Воспоминания об игумении Нине (Боянус) - начальнице Полоцкого Спасо-Евфросиниевского училища

Михаил Михайлович Степанов

Отец мой – Михаил Егорыч Степанов – был управляющим имением у помещицы Любови Карловны Боянус. Cам он здешний, из-под Куйбышева[1]. В 150-ти километрах деревня есть Черновка. По национальности отец – мордвин. Служил он у Боянусов приблизительно пять лет. В 1914 году его призвали в армию, но вскоре прострелили пальцы и демобилизовали. Вернувшись с фронта, он поступил к ним в поместье управляющим. Отец очень честный был, добросовестный и знающий, много читал. Они его очень уважали, любили и доверяли ему.

Имение было большое. Боянусы ведь очень богатые люди были. У них и в Москве дома были, и в Петербурге, и в Самаре. А в Самаре дом и теперь сохранился, где-то на Льва Толстого[2].

Дед их или прадед был Денис Давыдов, герой войны 1812 года. Это по первому браку матери. А Вера Карловна - от второго брака. Их отец большой ученый был, профессор, врач-гомеопат – Карл Карлович Боянус. Все они в Москве родились и учились там. В семье, кроме Веры Карловны и Любови Карловны, еще три брата были: Алексей, Александр и Симеон, а Екатерина Денисовна – от первого брака. Братья все после революции за границу уехали, в Англию. У них с Англией давнишние связи были.

В имении они все время не жили, только летом. А на зиму уезжали в Москву или в Петербург. И тогда отец мой оставался за управляющего. У них все очень добротно было сделано, красиво. Дом, пруд, сады. Земли у них было много, лес свой.

Кажется, в 1916 или 1917 году Вера Карловна приехала в Ключи[3], в имение к сестре, и мать мою с собой привезла.

Мать моя – Фекла Ивановна Клоп – родом была из Белоруссии, от Полоцка 60 километров – Ушачский район, деревня Судиловичи. У них была большая многодетная семья – семеро детей, мама была самой младшей. Родители умерли рано. Жили они очень бедно, трудно, и старший брат Петрак через какое-то время отвез ее в Полоцк в монастырь. В монастыре ей дали послушание при местном епархиальном училище, и она попала к Вере Карловне. Вера Карловна тогда была начальницей этого училища – монахиня Нина, а мать все время при ней была, как бы ее послушница.

В училище она считалась как экономка, складами заведовала. Рукоделиями разными занималась. Очень хорошо вышивала: и золотом, и бисером, и гладью. Она и шить умела, и вязать, и прясть, и кружева плести. И на клиросе тоже пела. Пела она очень хорошо, дискант у нее был такой высокий!.. Мать всю свою жизнь плакала по Полоцку. А еще она как-то рассказывала, что там у них в училище почему-то французские девочки жили и им нужно было готовить устриц, а мама очень брезгливая была и даже плакала, как это можно к ним прикасаться, не то что есть их.

Не знаю точно в каком году, скорее перед революцией, а может быть и во время, Вера Карловна решила выдать Феклушу замуж за их управляющего.

Отец статный был, красивый и очень хороших качеств. Мать тогда уже была в годах (лет 30–35 ей было, наверное). Она очень не хотела замуж, плакала. Но Вера Карловна настояла: “Воля Божия!” Она ездила с ней в Самару к архиерею, и он дал разрешение на брак, снял с нее послушничество.

До самой революции отец с матерью жили в имении. В 1918 году начали все разорять. У Боянусов был конезавод. Лошади все отборные, выездные, с родословными. Барыня Любовь Карловна очень их любила. Сама ездила с ними в Англию, возила их на соревнования, медали за них получала. Так вот, когда стали этих лошадей-то крестьяне разбирать, Любовь Карловна и не вынесла, у нее с сердцем плохо сделалось, как разрыв произошел. Ну и все. Там ее и похоронили. У них могила своя была на их земле, где родители были похоронены, склеп кирпичный[4].

Усадьбу тоже всю разграбили. Дом у них был очень хороший, двухэтажный. Его подожгли. Второй этаж был деревянный, так он сразу сгорел, а первый, каменный, долго еще стоял.

А отца кто-то предупредил: “Если ты Михал Егорыч не уедешь, то ночью тебя убьют крестьяне”. Он тогда сел на лучшего жеребца и ускакал в Бугуруслан. Потом они с матерью дом купили в Черкассах и туда уехали. В 1920 году родилась Вера, сестра моя. Она потом в войну на фронте погибла. А я уже в 1924 году родился. За три месяца до моего рождения умер отец, так что я его и не помню, и не видел никогда. У него был туберкулез. Совсем молодой умер.

Я родился очень слабенький, думали – не выживу, уже все смертное даже приготовили. Но все-таки выходили, козьим молоком отпоили. Крестили меня в Черкассах, Вера Карловна была крестной. И сестру тоже она крестила. Она потом нам всю жизнь помогала: и материально, и нас воспитывала.

Вера Карловна, как революция началась, сначала жила в Черкассах, скрывалась, одевалась под крестьянку. А когда стало опасно, уехала в Бузулук и там жила долгое время. Потом ей как-то удалось перебраться в Самару и устроиться учиться на медицинский факультет Самарского университета. Она его уже в зрелом возрасте закончила и была очень хорошим врачом, таких теперь не найдешь. Она считалась земским врачом, все могла лечить: и как терапевт, и как хирург, и как гинеколог, и как детский врач. Последние годы она работала только детским врачом. Детей она очень любила, просто обожала.

Вообще она была очень талантливая, очень образованная женщина, очень начитанная и очень религиозная. В молодости она училась в Москве в институте благородных девиц, потом в Англии на философа. Пять языков знала: русский, английский, французский, немецкий, греческий[5]. У них дома так было заведено, что первый язык – английский. Они жили с гувернантками-англичанками, которые знали только английский язык. У нее и книги были все на английском, и с сестрой (Екатериной Денисовной) она переписывалась только по-английски.

Вера Карловна очень хорошо рисовала. Она вроде и школу художественную окончила в Москве. Мать мою рисовала с натуры, портрет был на шелке: мать в рост, со снопом и с серпом.

А врач она была – от Бога, теперь нет таких. Очень много она по медицине писала, записывала свои наблюдения, но все эти свои записи другим передавала. Она говорила, что звания, награды ей никакие не нужны: “Я хочу перед Богом быть чистой”. А другие на ее трудах получали степени докторов наук.

У нее было очень много книг по медицине, на хорошей бумаге с рисунками, но все на английском языке. Она, наверное, их из Англии выписывала.

Она ведь еще раньше сестрой милосердия была, и мать моя ей помогала. Во время Первой мировой войны они с училищем из Полоцка уехали в эвакуацию в Ростов Великий. Жили там больше года и работали в госпитале[6]: Вера Карловна – сестрой милосердия, а мать была как хожалка (санитарка). Мама рассказывала такой случай. Ходили они в морг петь заупокойные молитвы. И вот, в какой-то раз пошли они с кем-то вдвоем, только запели, вдруг один покойник встал и пошел. Он, видно, не умер, а в забытьи был, и его по ошибке в морг отправили. Они в крик, и бежать оттуда. После этого случая Вера Карловна запретила им в морг ходить.

Заведовал этим госпиталем в то время профессор Копылов. Он мать мою сватал, обещал золотом осыпать. А Вера Карловна – ни в какую, даже разговаривать с ним ей не разрешала. А вот за отца моего сама уговорила.

Вера Карловна лет десять жила в Алексеевке. Она там дом купила – большой, хороший (он и теперь стоит). Хозяйство развела. У нее там и козы были, и куры, и кролики. Осел был – большой такой, хороший ослик, Чуча звали. Она на нем дрова возила, воду. Тяжело там было жить, содержать все это. Дом стоял высоко на горе, воды не было. В самом низу под горой протекала река Самарка, и был хороший родник. Оттуда надо было возить воду в бочке.

Я жил у нее в Алексеевке долго: год или даже больше. Это было в 1933 году примерно (самый голодный год был), и она взяла меня к себе. Я тогда уже в школу пошел. Она со мной занималась, учила меня английскому языку. Потом я уехал и все позабыл. Я тогда маленький был и мало ей помогал. Ну в лес мы с ней ходили, ветки собирали, заготавливали веники для коз и осла на зиму. Или иногда хлев почищу. А осла я хорошо запомнил. Ему как что-нибудь захочется – пить или есть, – он голову поднимет и как затрубит: “У-у-у...”

Готовила Вера Карловна сама и по хозяйству тоже много сама делала. Была, правда, у нее помощница, тетя Поля[7], – она у нее вроде как послушница была. Сосед иногда помогал тяжелые работы.

Мать моя все время переживала, говорила ей: “Зачем Вам нужно со всем этим возиться, канитель какая?!” Ведь такая у нее голова светлая была!

Но хозяйство это у нее давно было заведено, как только она переехала в Алексеевку. С ней там раньше двоюродная сестра жила, Мария Алексеевна Амбразанцева. Они сначала вместе в больнице работали. Потом Мария Алексеевна умерла, там ее и схоронили на старом кладбище. Когда я к Вере Карловне приехал, она уже одна жила и в больнице не работала, может, только так кого-то лечила. Время тогда было трудное, а у нее еще кое-какие вещи прежние из дома оставались, серебро, может, или золото. Так она ездила в Самару и меняла это в торгсинах на муку, крупу, сахар. Так и жили.

А с Марией Алексеевной они сестрами по матери были. У них (у Амбразанцевых) большое имение было где-то под Сызранью. А рядом с ними там, кажется, граф Орлов[8] жил. Они с ним дружили.

Еще помню, в Алексеевке был у Веры Карловны знакомый батюшка отец Феодор. Он к ней часто ходил. И вот, когда закрыли церковь, в которой он служил, его должны были арестовать. Ночью он пришел к ней прощаться и говорит: “Меня должны арестовать и, наверное, мы уже больше в этой жизни не встретимся. Молитесь за меня”. Этот батюшка очень хорошо шил и перед арестом подарил мне свой наперсток, я его до сих пор храню, он ведь принадлежал мученику.

Время тогда было страшное, многие тогда пострадали за веру. Время было больших гонений. Крестная даже крест нательный тогда в волосах прятала, в пучке. И иконы в доме опасно было держать открыто. Так матушка на своей половине (у нее в доме все отгорожено было) устроила угол и завесила его полотном, а когда молилась – открывала. Я, бывало, лягу спать, а она долго еще молится, читает, пишет. Вообще, как я помню, она всегда очень много молилась и очень много писала. Иконы у нее все хорошие были. Помню, она очень ценила большую икону Спасителя, говорила, что написана на какой-то особой доске – то ли с Афона, то ли с Иерусалима[9]. Крест у нее еще был деревянный, а в него вложено много-много разных святынь. Почитала она преподобного Серафима Саровского, икона его была хорошая. И преподобную Евфросинию Полоцкую очень почитала, всегда ей молилась, но была ли ее икона – не помню. Фотография священника у нее висела. Она про него говорила: “Это мой первый духовный наставник”. Но имени его никогда не называла[10].

Мать мне рассказывала, что они, когда еще в Полоцке жили, в Иерусалим ездили вместе. В Вифлееме были, где Христос родился, у Гроба Господня. А в 1910 году ездили в Киев на торжества по перенесению мощей преподобной Евфросинии. Жили в Лавре, в пещеры ходили.

От веры крестная никогда не отказывалась, уж как она была за веру – тут не ошибись!..

Особенно любила Вера Карловна службы. Она всегда в храм ходила, во все времена, до самой смерти. Она жить не могла без церкви. Когда в 1935 году закрыли последнюю церковь в Алексеевке, она продала дом и уехала в Самару. Купила там себе полдома в местечке Ближние Сады на Просеках (это в районе Оврага Подпольщиков) и устроилась на работу детским врачом в поликлинике и яслях на 3-м стройучастке. В Самаре она ходила молиться в храм святых апостолов Петра и Павла.

В Самаре я у нее тоже долго жил – года полтора или два в конце войны. Меня в армию не взяли по болезни ног, и я работал в ремонтных мастерских и в техникуме учился. Так вот, у Веры Карловны тогда жил. Она всю войну работала. На работе ей паек хороший давали, и я кое-что возил из дома (овощи разные, масло). Так что у нас все было. Но она все раздавала людям. А по воскресениям у нее так было заведено: собирала знакомых и кормила. Наготовит всего – ну больше все такое овощное – рагу, салаты всевозможные (она сама готовила, у нее была книга кулинарная английская, и она по ней готовила). И вот, соберет она своих знакомых, про кого знает, что они голодные, и угощает обедом. Бывало, шутила: “Да вы меньше ешьте-то, на меня глядите!” Помню, часто приходила Софья Ивановна, купчиха, со своим мужем (у них, кажется, когда-то аптека своя была).

Крестная и нам все время помогала. Купила матери сепаратор американский, так мы благодаря этому жили.

Ей и посылки часто присылали – продукты, лекарства. Но она их тоже раздавала. Посылки племянницы слали. До войны, пока Екатерина Денисовна была жива, так она сама приезжала, или с кем-то из дочерей. У нее три дочери было: Екатерина, Ольга и Анна. Я их потом в Москве разыскал в 60-е годы, фотографии им отвез. И еще сын у нее был Николенька. Его в 30-е годы репрессировали, а у него сынок остался в Ленинграде, Дениска. Екатерина Денисовна его к нам привозила, он еще маленький был, я его помню – толстенький такой карапуз. Говорили, что он потом профессором стал, но из-за отца ему ходу не давали, и он смог только в Лесотехнический институт поступить.

И еще в Москве у нее была племянница Вера Александровна, дочка брата. Самая любимая ее племянница была, она часто приезжала и в Алексеевку, и в Самару, и в Черкассы. Она вроде бы потом замуж вышла, но Вере Карловне ее муж что-то не очень нравился. Детей у них не было. А когда я в Москву в конце 60-х годов приехал, ее разыскивал, она уже умерла. А с Анной Сергеевной у них какие-то разногласия были, они между собой не больно-то общались. Анна Сергеевна тогда артисткой была, ну и Вере Карловне это, наверное, не нравилось.

Вообще она очень строгая была. Характер был у нее твердый, вспыльчивый, но отходчивый. Мать говорила, что у них в училище в Полоцке порядок был, Вера Карловна всех в строгости держала. И в больнице, и в детских яслях когда работала, тоже весь персонал держала в “кулаке”. Дворянская кровь в ней чувствовалась. Но она хоть и строгая была, а справедливая, порядок во всем любила и ругала всегда за дело. И за мной строго смотрела. Бывало, “напыжит” на меня, когда я пиво выпью. Приду – она скажет: “Ой, запах от тебя. Зачем ты этим занимаешься? Я за тобой ухаживать не буду”. Я взбунтовался в какой-то раз, сказал, что уйду в общежитие. Ну она тогда смирилась, прощение у меня просила.

Вообще, она за меня всегда молилась и очень переживала. В войну, если мне куда-то идти надо, то она меня крестным знамением осеняла, благословляла, когда дела какие важные были. Написала мне молитву “Живые помощи”, чтобы я ее всегда при себе носил. Она мне часто говорила, что всегда за меня молится и будет молиться, даже и после смерти. А еще говорила: “Я ведь и с того света тебя буду видеть и пальчиком тебе грозить”.

Вера, сестра моя, не очень-то была к церкви расположена, в комсомол вступила. Вера Карловна с мамой очень из-за нее расстраивались. А когда повестка с фронта пришла, что Вера погибла, мать взяла у батюшки епитимью не есть ничего скоромного. Вскоре батюшка этот умер, и мать так до конца жизни скоромного и не ела – ни мяса, ни молока, ни яиц, лет двадцать. Даже и болела когда, слабая очень была (у нее рак груди был), но Вера Карловна сказала, что раз батюшка умер, то мы ничего изменить не можем, что она до смерти должна нести этот крест.

После войны, в 1946 году, я женился. Мы венчались в церкви. А жена моя, Анна, учительницей была немецкого языка. Как-то узнали о нашем венчании, и жену в наказание перевели из Черкасс в глухую чувашскую деревню, где дети и по-русски-то с трудом разговаривали. Когда родилась у нас дочка, в церкви крестить мы ее побоялись, и Вера Карловна ее сама крестила, а назвали мы дочку в честь нее Верой.

Жила в Черкассах кума моя Катя Леонова, тоже оттуда, из Белоруссии, Веры Карловны воспитанница. Ее совсем еще маленькую принес в монастырь отец из деревни (она вроде 1904 года рождения была) и сказал, что не может больше ее содержать: очень много детей. Вера Карловна ее пожалела и взяла жить в училище, поселила с матерью моей. Мать рассказывала, что росла она озорницей. Часто убегала в кадетский корпус, а то в училище нашалит. Она тоже была в эвакуации в Ростове, а в революцию попала в детский дом где-то на Украине. В конце 30-х годов она нас каким-то образом разыскала. Поселилась в Черкассах, замуж вышла за вдовца. Но, видимо, наследственность у нее была очень плохая. Жизнь она вела неважную: выпивала, гуляла, к церкви так и не приучилась. Но работящая очень была, матери помогала по хозяйству. И Веру Карловну очень любила, называла ее мамой Ниной. Как напечет каких пирогов, блинов – тащит Вере Карловне. Вера Карловна ее очень жалела, переживала за нее, но ничего не могла с ней поделать. Умерла Катя в 70-е годы в доме престарелых.

Последние годы крестная у нас жила в Черкассах. В 1948 году мы ее из Самары забрали. Работать она уже не могла, постарела. И обслуживала себя с трудом. Вот мать и предложила ей переехать к нам. Пять лет она в Черкассах у нас прожила, до самой смерти. Церковь тогда была открыта[11], и Вера Карловна все время на службы ходила, хоть и далеко было – километра два – и идти нужно было пешком. Но все равно, она очень довольна была, что есть церковь.

Как-то раз мы с Верой Карловной в Ключи ездили в бывшее их имение на могилы родителей и сестры. Разыскали там их бывшего кучера. Он баню их откупил и построил из нее дом.

Первое время из Самары парнишка какой-то все ездил, она с ним английским языком занималась. Иногда лечила тех, кто к ней обращался, уколы делала. А так она мало с кем общалась. Были у нее близкие – Лисицыны, она к ним ходила. Они верующие очень были, Анна Федоровна алтарницей в храме служила. Приходил еще врач Василий Петрович Черемисин, она с ним в Самарском университете училась. Он раньше в Самаре работал, а потом его сослали на 101-й километр, и он поселился в Черкассах. Так вот, он часто к Вере Карловне приходил, они много с ним разговаривали, обсуждали какие-то вопросы.

Жила она очень скромно, ничего у нее не было, никакого богатства. Койка была очень плохая, две подушенки. Никаких ценностей. Все ее богатство были книги. Вот книг у нее было очень много, но больше на иностранных языках: на английском, греческом, латинском. Очень много книг по медицине. А религиозные она при жизни многие раздала. И иконы у нее были хорошие, так она матери наказала их после ее смерти в церковь отдать. Она и не стремилась что-то иметь. Последнее время часто говорила: “Мне это все не нужно, мне нужна загробная жизнь”.

К старости она стала очень плохо слышать, почти оглохла и носила слуховой аппаратик. Но не любила, когда с ней громко разговаривали. Бывало, скажет: “Не шуми, я все слышу!” У нее была деформация позвоночника, и матушка была сильно сгорблена, ходила согнувшись. Даже корсет себе заказала, но носить его так и не смогла, очень он был тяжелый.

За год до смерти у Веры Карловны случился микроинсульт, но потом все отошло. Только после него она уже тихая такая стала, спокойная, почти ни с кем не разговаривала, больше молилась. Мама за ней ухаживала. Кушала она мало, так иногда только попросит: “Феклуша, сделай, пожалуйста, чайку горяченького мне”. Она всегда очень горячий и крепкий чай пила.

Умерла крестная 13 октября 1953 года, прямо под Покров Божией Матери. Мне сообщили, и я сразу приехал. Отпевали ее в церкви. И в храм, и на кладбище всю дорогу несли на руках, хотя и далеко было. Похоронили ее в отдельной могиле, и никого к ней уже не подхоранивали. Помню, что одели ее во все темное. Но отпевали ее как мирскую, поминали как Веру.

Я хочу еще раз Вам сказать, чтобы Вы знали, что умирала Вера Карловна в полной бедности. Ничего у нее не было. Она была как нищая. Все ее богатство были книги. (Михаил Михайлович повторил это несколько раз.)

Среди знакомых Веры Карловны хорошо помню семью Кадиловых, с которыми она жила в одном доме в Самаре. Константин Григорьевич был почтальоном. У них с Анной Андреевной было трое детей: Григорий, Наталия и Зинаида. Дочери окончили медицинский институт и работали детскими врачами.

Также в Самаре она дружила с семьей Трескиных. Павел Петрович был энтомологом, преподавал в сельскохозяйственном институте. Нина Петровна была врачом. Ее отец, кажется, был каким-то очень важным в церковных кругах священнослужителем. Сына их звали Володя.

Дружила она с диаконом Владимиром, который служил в Кинель-Черкассах. Потом он переехал в Самару, жил на улице Рабочая. У него тоже был сын Володя. Я к ним от нее несколько раз какие-то пакеты возил.

Были у Веры Карловны еще две близкие знакомые, с которыми она все время переписывалась: одна – директор библиотеки им. В. И. Ленина в Москве, а другая – из Риги. А как их звали – не помню.

В 1958 году умерла мать, Фекла Ивановна Степанова. У нее был рак грудной железы. Она очень болела, мучилась. Отпевали ее дома, в церковь побоялись везти. Похоронили рядом с Верой Карловной в нашей могиле, где и отец мой, и бабка с дедом, и сынок мой Сашенька (он младенцем умер). После смерти матери я иконы, которые оставались, отдал в церковь. А остальное людям раздал, Лисицыной поотдавал кое-что, книги, может, фотографии, из вещей что-то. А книги Веры Карловны на английском языке попродавал и так разбазарил. Потом дом продал и уехал в Самару. Ничего не осталось.

После жена моя умерла, остался я один с двумя детьми, пить начал сильно, думал совсем пропаду. Я стал ее просить, матушку Нину, чтобы она мне помогла образумиться, на могилу к ней ходил, просил помощи, в церковь стал ходить. И, слава Богу, как-то выкарабкался. Анастасия Павловна мне встретилась, она меня вытащила. Когда я дом продавал, разбирал все вещи, фотографий много нашел Веры Карловны родни. Так я их собрал, и мы с Анастасией Павловной в Москву ездили, разыскали племянниц, Екатерины Денисовны дочерей, и все им передали. Они тогда все уже в университете работали, английский язык преподавали. А в 1969 году ездили с женой в Полоцк, привезли земли на могилу матери с ее родины. Ей ведь при жизни так больше и не пришлось там побывать. А уж как она всегда Полоцк вспоминала!..

(Записано в апреле – августе 2001 г. в г. Самаре.)

Лидия Сергеевна Михайлова[12]

Я Веру Карловну очень хорошо помню. Она часто у нас бывала. Семья наша была очень верующая: бабушка – Феврония Михайловна, мама – Ольга Наумовна и крестная моя – Анна Федоровна Лисицына, алтарницей была в церкви.

Жила Вера Карловна с Феклой Ивановной на Комсомольской улице[13]. Жили они уединенно, ни с кем почти не общались, только к нам ходили: к бабушке и крестной. К нам приходили часто. Вместе читали книги, молились, разговаривали на церковные темы. Все время в церковь ходили. Фекла Ивановна была у нее как помощница, помогала ей по хозяйству.

Вид у Веры Карловны был благородный. Одевалась она всегда со вкусом. Носила шляпку, в платках не ходила. Хотя в старости она была вся сгорбленная, ходила с палочкой, но ее интеллигентный вид всегда бросался в глаза. Голос у нее был грубоватый. Как сейчас помню, что она мне говорила: “А в Бога-то нужно верить всегда!”

Очень хорошо помню: как-то я была у бабушки, смотрим – Вера Карловна идет с каким-то очень красивым молодым человеком. Разговаривали они между собой на иностранном языке. Мне сказали, что он приезжает из Самары специально к Вере Карловне заниматься иностранными языками.

Когда она у нас бывала, часто что-то записывала, но всегда по-английски. Я все заглядывала к ней в блокнот, пыталась разобрать, мне было интересно, что она там пишет, но ничего не понимала.

Часто Вера Карловна говорила: “Когда я умру, вы за меня молитесь”. Мы смущались этим, а она добавит: “А я за вас там буду предстательствовать”.

Помню, день, когда Вера Карловна умерла, был необыкновенно солнечный и теплый, хотя был уже конец октября. Кончили уборку урожая, и в этот день был “Праздник коня”[14]. Помню, только мы вернулись домой, пришла бабушка и говорит: “Вера Карловна умерла”. А как ее похоронили, сразу наступили холода.

Мама моя, когда умирала, завещала мне всегда поминать за упокой монахиню Нину, и в помяннике у нее она так была записана.

Наш родственник, Алексей Федорович[15], рассказывал: “Вера Карловна была дочерью бывших помещиков села Ключи – Боянусов. У них было большое, богатое поместье. Последняя им управляла ее сестра Любовь Карловна. В молодости они были очень красивые. Все были образованные. В имении был конезавод. Помещица увлекалась лошадями, сама всегда разъезжала верхом.

Я бывал в доме у своих родственников, Лисицыных, и там встречал Веру Карловну. Она была очень начитанная, эрудированная во всех отношениях, не только в церковных вопросах. Хорошо знала языки. Но говорили они почти всегда на церковные темы, обсуждали свои церковные дела. Мне это было неинтересно, и я не прислушивался и не запоминал”.

(Записано в апреле 2001 г. в с. Кинель-Черкассы.)

Александра Михайловна Кондратьева[16]

Помню, помню... Веру Карловну хорошо помню: маленькая такая, худенькая, немножко согнутая. Ходила она с палочкой, но очень быстро, не угонишься за ней. От церкви она далеко жила, километра два будет. Автобусов тогда не было, ходили пешком. Но она всегда в церковь первая приходила, раньше ее никто не приходил. Мы, певчие, рано придем, но, когда бы мы ни пришли – Вера Карловна уже в церкви, стоит на своем месте возле левого клироса. Служба у нас тогда каждый день была. Я на все службы не ходила – работала, но, когда бывала, всегда видела Веру Карловну.

На службе она всегда с книжечкой стояла, по книжечке следила. Слух у нее отсутствовал тогда, наушники были. Мы были молодые, немножко над ней подсмеивались, думали, что она на службе ничего не слышит. Но смотрим, батюшка даст возглас – она на него глядит, мы запоем – она на нас смотрит. Хотя она и не слышала, но громко не велела с ней разговаривать, и сама всегда говорила очень тихо.

На службе она никогда не садилась. Всегда как встанет на своем месте и не присядет ни разу. Поминание у нее было большое. Я потом, после ее смерти, в него заглядывала, много там владык, священников, монахинь у нее было записано. Нюра Лисицына мне рассказывала, что Вера Карловна была игумения. Мы все ее очень почитали.

Я у нее несколько раз дома была. Жила она у Феклы Ивановны. Обе они серьезные были. Жили очень скромно, смиренно, ничего у них не было, пусто было в доме. Питались они тоже скудно. Обе старенькие уже были, огород не могли обрабатывать.

Уединенно они жили. К ним мало кто ходил, и они почти ни к кому не ходили. Разговоров всяких, сплетен не любили.

Как ее хоронили, я не помню, может, я в отъезде тогда была. Но священником в то время у нас был отец Сергий Прохоров. Он ее, наверное, и отпевал.

(Записано 25 августа 2001 г. в с. Кинель-Черкассы.)

Валентина Константиновна Пустоварова[17]

Когда батюшка в храме объявил, что ищут какую-то монахиню-врача, я сразу поняла, что это ищут Веру Карловну. Больше некого. А потом как-то засомневалась. Батюшка видимо перепутал и назвал ее Александрой. Я и постеснялась сразу сказать, что знаю. Но потом подумала: не может быть кто-то другой, только она, это точно Веру Карловну ищут. И пошла к батюшке: написала все что знала, отнесла фотокарточку. И вот получается, не ошиблась я, ее искали.

Я, конечно, мало что могу рассказать, так как родилась я, когда Вера Карловна уже из Алексеевки уехала, и знаю больше о ней со слов мамы. А мама многого мне не рассказывала, сами знаете, времена какие страшные были.

Мама моя, Пелагея Васильевна Прохорова, жила в селе Алексеевка Кинельского района недалеко от Веры Карловны и все время ей помогала по дому, по хозяйству. Дом был большой, хороший, он и сейчас стоит на Пушкинской улице № 19, а раньше эта улица называлась Большая. Мама очень верующая была и неболтливая, не сплетница, поэтому, наверное, Вера Карловна ее к себе и взяла.

Мама рассказывала, что Вера Карловна происходила из богатой помещичьей семьи, очень рано ушла в монастырь. Еще она говорила, что Вера Карловна была игуменией, в монашестве Нина. И наказывала мне всегда поминать ее не как Веру, а как монахиню Нину. Еще мама мне рассказывала, что ее за дворянское происхождение и монашество арестовали, бросили в каменный подвал и держали там 15 суток. Когда проверили, что она от всего оторвана теперь, то ее выпустили, но она вышла оттуда вся седая.

В Алексеевке Вера Карловна какое-то время работала врачом в больнице, а потом переехала в Куйбышев и там тоже долгое время работала детским врачом то ли в больнице, то ли в детском садике в районе Оврага Подпольщиков. Я у нее была в этом садике, она меня туда как-то водила. Помню, меня поразило: там длинный коридор, и на стенах висели портреты ребятишек, целая галерея. Я думала это фотографии, а Вера Карловна сказала, что это она их всех сама нарисовала.

Я часто к Вере Карловне приезжала, у нее гостила, но не подолгу. Особенного такого ничего не помню. Примус у нее был, поломался, не на чем было готовить, и мы носили его ремонтировать. Еще как-то во время войны, помню, обедали мы (в то время у нее Миша жил) и потом пили чай сладкий. Мише два стакана дали (он работал тогда уже), а мне один, мне еще хотелось, и я просила дать мне еще чаю: “Почему ему два, а мне один?”

Вера Карловна нам очень помогала, особенно во время войны, продуктами делилась. Ей на работе паек давали, и она всегда нам что-то передавала: крупу, муку, сахар, консервы. С мамой они друг друга любили, при встрече всегда расцелуются. Вера Карловна маме доверяла. Мама говорила, что у Веры Карловны было очень много знакомых священников, со многими она общалась.

Во второй половине дома с ней жила семья Кадиловых: Константин Григорьевич, Анна Андреевна и дети их – Григорий, Наталия и Зинаида. Константин Григорьевич почтальоном был. Огород у них был разделен, но Кадиловым большая часть принадлежала. Дом их находился в Овраге Подпольщиков возле Вшивого рынка, на 2 и 5 трамвае надо было ехать.

Умерла Вера Карловна в преклонном возрасте, около 80-ти лет ей было. Жила она тогда уже в Кинель-Черкассах у Феклы Ивановны. Мама говорила, что Фекла Ивановна у Веры Карловны как приемная дочь была, она выдала ее замуж, и у нее было двое детей - Верочка и Мишенька. Похоронили Веру Карловну в Кинель-Черкассах. Мама ездила на похороны и говорила, что было очень много священнослужителей из Самары.

А мама моя умерла в 1969 году.

(Записано 26 августа 2001 г. в с. Алексеевка.)

Ольга Михайловна Кончева[18]

Веру Карловну я хорошо помню. Жили они втроем: Вера Карловна, Мария Алексеевна[19] и старушка[20], маленькая такая, сгорбленная. Жили они очень дружно. Все делали сообща. На осле возили воду с реки Самарки, в лес ездили за дровами.

Помню, интересная у них была одежда. Как они едут в лес или за водой, одеваются в длинные холщовые сарафаны, у всех одинаковые. Жили они тут долго, лет десять, наверное.

Вера Карловна работала дома, ходила к больным, кто к ней обращался. Врач она была очень хороший. Сестру мою Клавдию вылечила от туберкулеза. Клавдия лечиться не хотела, а Вера Карловна ей говорит: “Надо лечиться, пока болезнь только началась, ведь и Москва сгорела от спичечной головки”. Стала ее лечить, и Клавдия выздоровела и жива до сего времени, ей уже 93 года. Живет она сейчас в Самаре у сына.

(Записано 26 августа 2001 г. в с. Алексеевка.)

Бабушка Зоя[21]

Здесь в Ключах у господ Боянусов имение было. Вот и сейчас еще кое-что осталось. Я о них больше знаю понаслышке. Мы сюда в 1935 году переехали. Но кое-что все-таки помню.

Последняя помещица Любовь Карловна умерла во время коллективизации, когда у них все отбирали, разрыв сердца у нее случился. Говорили, она очень красивая была, боевая, всем управляла. Была очень грамотная.

Конный завод у них был. Все лошади – одна к одной: серые “в яблоках”, холеные. “Боянчиха” их любила очень, и сама ездила верхом. Коровы были очень хорошие, все одной масти, много их было. Вот коровники и до сих пор стоят. Свой маслозавод был. Водокачкой их пользовались много лет. Сад был большой, фруктовый.

На территории усадьбы везде аллеи у них были посажены: сирень, акации. Так все красиво было, ухожено. Вот аллеи эти и сейчас кое-где сохранились, только позаросло все теперь.

Дом был большой, каменный, добротный. Даже два дома у них было. Мы когда переехали, пока у нас своего дома не было, так мы в нем жили.

Похоронили Любовь Карловну отдельно, не на кладбище, а на своей земле. Могила (холм) была очень большая, а яма – как комната, человека на три-четыре. Может, и родители там же были похоронены. На могиле, помню, росла елка, а когда могилу разорили, то и елку срубили. А в могиле навозную яму устроили.

Много лет на могилу сестра приезжала из Черкасс. Я-то ее не знала, один раз только и видела, а местные жители долго о ней говорили, что она приезжает.

Еще помню, как в 1935 году церковь рушили. Я была дома, вдруг слышу такой страшный гул, хотела побежать посмотреть, что случилось, а мама меня не пустила, сказала, что это колокола с церкви сбрасывают. Страх и ужас, что творилось.

(Записано в апреле 2001 г. в с. Свободные Ключи.)

Мария Ивановна и Василий Иванович

Камзоловы[22]

Мария Ивановна:

Рядом с нами кучер их бывший жил, Тихон. Вера Карловна, когда приезжала, к нему всегда приходила, разговаривала с ним. На скамеечке, бывало, сядет, любуется на окрестности. Лечила тут некоторых, кто к ней обращался. Она любила сюда приезжать, часто бывала.

Отец мой у них работником был. Он еще маленький был, когда они его взяли. Они его сами выучили грамоте. Помещица[23] его любила, доверяла ему. Он и в склады ходил, и поручения всякие выполнял.

Хозяйство у них было большое, хорошее. Всем управляла помещица последняя, Любовь Карловна. Она одна жила, мужа у нее не было, она замуж не выходила. Была у нее собачонка маленькая. Ездила она верхом на лошади. Сама все объезжала.

Лес дубовый кругом – это все их было, его охраняли черкесы. Мельница была, маслозавод, конный завод. А какие сады! Четыре огромных сада у них было. Ох, и яблоки были! Теперь я таких и не видала. Много очень яблок было. Дом был двухэтажный, ворота хорошие. Все было каменное, добротное.

Они и церковь выстроили. Церковь у нас хорошая была, лучше Черкасской. Раньше была церковь в Солянке, а потом у нас построили.

Их еще до войны разгромили. Мать рассказывала, что их ночью грабили. На Любовь Карловну с топором налетали, а она только за голову схватилась, ходит и говорит: “Берите все. Все забирайте, только меня не трогайте!” Коров, лошадей, хлеб – все государство забрало. А то, что из дома растащили, потом стали у людей собирать, но не все вернули. Кто отдал, а кто и утаил.

Василий Иванович:

В Ключах у них большой двухэтажный дом был с балконом. Перед домом – площадка. Пианино у них было. Когда гости к ним съезжались, пианино вытаскивали на балкон, а на площадке танцевали. Когда дом разграбили, через какое-то время там устроили маслозавод.

Когда у них стали все отбирать, барыня Любовь Карловна села в пролетку, подъехала к церкви, попросила у всех прощения: “Не обижайтесь на меня, мужички”, – и уехала в Самару. Тогда стали уже и из дома все тащить. А сестра в это время была в Самаре. Там у них дом был большой, в целый квартал.

Сестра потом часто приезжала на могилу из Черкасс. У них большая была могила – там и родители, и Любовь Карловна были похоронены. А потом могилу вскрыли, золото искали. А сестра всегда к наезднику их бывшему приезжала, он тут рядом с нами жил.

(Записано 25 августа 2001 г. в с. Свободные Ключи.)

Зоя Евдокимовна Елисеева[24]

Брат моей мамы служил в имении у Боянусов управляющим. В 1918 году в селе Свободные Ключи, где было имение Веры Карловны, местные жители устроили бунт, и пришли громить поместье. А мамин брат (Михаил Егорович Степанов) верхом на лошади всех разогнал и успокоил. Летом того же 1918 года Веру Карловну Боянус и Михаила Егоровича Степанова повели на расстрел. Тогда моя мама, Татьяна Егоровна Казакова (урожденная Степанова), села на лошадь и поскакала в РИК к председателю Шарову. И он спас их от расстрела. После этого случая Вера Карловна жила в Черкассах, но часто и надолго уезжала в Самару.

О последней владелице имения, Любови Карловне, запомнился случай, как она упала с лошади и сломала ногу. После этого происшествия она стала хромать. Когда имение разорили, Любовь Карловна уехала в Самару (у них там был дом в районе Галактионовской и Дворянской улицы) и там умерла. Там же, в Самаре, ее и похоронили.

В имении Боянусов был сыроваренный завод. Его сохранили, и он долго еще работал при советской власти. Также сохранили конюшни и лошадей, все передали колхозу. Дом в усадьбе превратили в правление колхоза. А еще у них был очень большой сад. Были у них свои кареты, и крестьянских детей на них катали, чему они очень радовались.

Позже Вера Карловна жила в селе Алексеевка с Амбразанцевой Марией Алексеевной. Они работали в больнице. Кажется, Вера Карловна сама эту больницу организовала. Лечила всех бесплатно.

Раньше, до революции, Вера Карловна жила в Белоруссии. Она была монахиней. В своем монастыре во время гражданской войны она организовала курсы сестер милосердия, устроила госпиталь и с медсестрами лечила раненых. По окончании войны приехала к себе в имение и привезла с собой медсестер, в том числе Феклу Ивановну. Впоследствии Вера Карловна жила у нее в Кинель-Черкассах, там умерла, и Фекла Ивановна ее похоронила.

(Записано в сентябре 2003 г.)

Алевтина Васильевна Елисеева[25]

Веру Карловну я и сама помню очень хорошо, а кое-что знаю от мамы – Елисеевой Зои Евдокимовны.

С детства я была тяжело больна. У меня было очень серьезное кожное заболевание – диффузный нейродермит. К каким докторам мы только не обращались! Я и в клиниках разных лежала – никто не мог помочь. Тогда папа решил отвезти меня к Вере Карловне. Она тогда уже не работала, и мы поехали к ней домой. Хотя до этого я несколько раз бывала у нее, но как-то мы мало общались. Обострений, видимо, у меня не было, и я никогда ей ничего не говорила про свою болезнь, может быть, стеснялась. Вера Карловна очень внимательно меня осмотрела и сказала: “Знаешь что, девочка, я тебе сразу скажу, что помочь тебе уже не смогу, врачи упустили время. Лечить тебя нужно было в год-полтора (мне тогда было уже 10 лет, а заболевание это у меня было с 13-го дня жизни), а теперь – поздно. Но все-таки давай попробуем. И почему же ты мне раньше не говорила, что у тебя чешется кожа?”

В то же самое время у моей годовалой сестры началось точно такое же заболевание. Она вся с головы до ног, покрылась коркой, страшный зуд. Нас привезли вместе, и Вера Карловна стала делать нам переливание крови. Она брала кровь из вены у папы и переливала нам. Сделала 10 инъекций, и через месяц у сестры все очистилось. Сейчас ей уже 55 лет, и ни разу в жизни у нее ничего подобного не повторялось. Мне же делали на всякий случай, но так и не помогло. Вера Карловна говорила, что время упущено, и очень сокрушалась: “Ну как же так! Почему же вы раньше ко мне не обращались?!”

С детства я была очень шустрая, сообразительная, в школе училась очень хорошо, и Вера Карловна стала давать мне книги: по анатомии, по медицине. Она, видимо, как-то поняла, к чему у меня склонность и образовывала меня (хотя, помню, все дети в то время мечтали стать учителями, и я тоже). Безусловно, в том, что я стала медиком, огромную роль сыграла Вера Карловна, именно она положила начало моей любви к медицине. Книги, которые она мне давала, произвели на меня неизгладимое впечатление. До этого я таких книг никогда не видела. Все в хороших переплетах, глянцевая бумага, каждый лист переложен калькой, много иллюстраций, в каждой книге обязательно шелковая заложечка. До сих пор я во все хорошие книги себе, детям, внукам приклеиваю тесемку для закладки. У меня эти книги прямо запечатлелись в памяти – такое сильное впечатление они на меня произвели. Мне так хотелось такую книгу иметь! Но Вера Карловна всегда говорила: “Почитаешь и принесешь назад”. Кроме книг по медицине она давала мне и другую литературу и рекомендовала вообще побольше читать. Хорошие книги в то время были редкостью, а у Веры Карловны была большая библиотека. Она сама выбирала мне книги для чтения, а потом обязательно интересовалась: понравилась ли мне книга и что именно. У нее у первой я читала Дюма. Помню, как-то дала она мне “Королеву Марго” при папе. Папа мой был историк, преподавал в сельскохозяйственном техникуме. А Вера Карловна очень любила историю, и они с папой дружили, наверное, на этой почве. Так вот, достает она книгу, а папа удивился и говорит: “Вера Карловна! Не рано ли ей читать такие книги?” А она в ответ: “Ничего, ничего, пусть, у нее головка хорошо работает”.

Вера Карловна часто со мной беседовала и как-то сказала: “Ой, девочка, тебе так трудно будет в жизни с твоим характером!” (Я была очень впечатлительная и восприимчивая.)

Часто она утешала меня по поводу моей болезни: “Тебе надо набраться много терпения, будет трудно. Но специальность нужно обязательно получить. Вряд ли тебя теперь вылечат. Терпи, девочка, терпи и молись!” А молиться нам было нельзя, в церковь мы не ходили – папа не пускал, опасно было. Я и молитв никаких не знала и сказала об этом Вере Карловне. Она ответила: “А ты своими словами молись”.

Вера Карловна очень многих лечила. Когда мы к ней приезжали, у нее всегда кто-то был из пациентов, особенно детей часто приводили.

Жила Вера Карловна с тетей Феклушей. Я любила к ним приходить. Обстановка была какая-то умиротворяющая, всегда у них очень спокойно было. Никогда я не замечала между ними никаких противоречий, они жили как одна душа. Веру Карловну я помню очень серьезной и строгой. Говорила она всегда тихо, голос у нее был негромкий, спокойный.

У Феклы Ивановны обнаружили рак, и ей предложили операцию. Но она отказалась: “Бог дал, значит я должна терпеть”. И терпела 13 лет, высохла вся, а никогда не жаловалась.

Вера Карловна перед смертью тоже болела. Помню, мы навещали ее с бабушкой Таней. Она не вставала с постели и плохо тогда говорила.

Младшая сестра моей бабушки, Ольга Егоровна Салова (урожденная Степанова), тоже много рассказывала мне о Вере Карловне. Она была белошвейкой и еще до революции работала у них в швейной мастерской в Самаре. И в Ключах у них жила. Вере Карловне она все шила, даже шубы. Тетя Оля всегда вспоминала Веру Карловну с восхищением. Она для нее была эталоном во всем. Вспоминала о ее высокой культуре, образованности, необыкновенном подвижничестве.

У Ольги Егоровны была дочь Женечка, которая училась на факультете иностранных языков в педагогическом институте. Тетя Оля говорила, что в выборе профессии на Женечку повлияла именно Вера Карловна.

(Записано в сентябре 2003 г. в с. Кинель-Черкассы.)

Протоиерей Александр Телегин[26]

У нас в храме былаалтарница Анна Федоровна, она дружила с матушкой Ниной. Помню, кое-что Анна Федоровна мне о ней рассказывала. Говорила, что матушка Нина всегда в храме молилась у иконы Святой Троицы, которая у левого клироса, всегда там стояла на службах. Вспоминала, что была она небольшого роста, немножко сгорбленная и очень подвижная была, быстрая. Всегда в храм надевала белый платочек, чем удивляла Анну Федоровну. Она все думала: “Как же так, игумения, а в белом платочке ходит?” И решила спросить: “Матушка! А почему Вы все время белый платочек носите?” А Вера Карловна улыбнулась и говорит: “Я ведь не монашка, а игумения”.

Еще Анна Федоровна рассказывала, что матушка Нина очень любила петь. Бывало, соберутся они вместе: Вера Карловна, Фекла Ивановна и Анна Федоровна, – поставят самовар, попьют чайку и давай петь. Пели всегда все церковное. Анна Федоровна большим специалистом в пении не была, может, и “врала” когда-то, но Вера Карловна никогда ее не останавливала, очень терпеливо относилась. И были они трое – не разлей вода, очень дружили, в церковь всегда вместе ходили.

(Записано 16 сентября 2003 г. в с. Кинель-Черкассы.)

Валентина Федоровна Зубкова[27]

Я как вашу газету прочитала, так разволновалась, думаю, ведь пишут, что в живых уже никого не осталось, а я-то еще живая, видела ее, помню.

Я Веру Карловну очень хорошо помню. Она была такая кроткая, обаятельная, нежная... Голос у нее тихий-тихий был, говорила – почти шептала. Она часто бывала в доме у моей мамы. Мамин брат, дядя Гриша, когда-то у них в Ключах кучером служил. И мамина сестра, тетя Таня (Татьяна Николаевна Седых), с Верой Карловной очень дружила. Тетя Таня тогда жила у нас, а дом наш рядом с церковью был, очень удобно было в храм ходить. Я точно не помню, не уверена (я ведь в то время уже со своей семьей жила отдельно от мамы), но мне кажется, что Вера Карловна у мамы даже ночевала, а некоторое время и жила. Дело в том, что дом Веры Карловны был далеко от церкви, за рекой. Транспорт в то время никакой не ходил, а через реку даже и моста тогда не было (его только в 60-е годы построили). Переправлялись на пароме или на лодке. Весной река сильно разливалась, и в этот период переправы совсем не было. Это время часто попадало на Великий пост или Пасху. И чтобы иметь возможность бывать в храме, Вера Карловна какое-то время жила у мамы.

Однажды Вера Карловна спасла мою сестру. Моя сестра Рая в 1952 году родила дочку, и у нее началась страшная грудница (мастит). Температура под 40°, боли. Муж целый день на работе, а она одна дома, совершенно беспомощная, и тогда ее привезли к маме. Она уже совершенно изнемогла, думали – не выживет. Врачи ничем помочь не могут, обратились к “бабке” заговорить – тоже не помогло. Тогда тетя Таня привела Веру Карловну. И надо подумать, как она быстро помогла Рае! Вера Карловна вырвала или вырезала у нее из груди какой-то стержень с отростками, и после этого сразу вылилось целое ведро гноя. Рая облегченно вздохнула и заулыбалась. Так и осталась жива, а ведь ей никто никакими средствами помочь не мог.

(Записано 12 октября 2003 г. в с. Кинель-Черкассы.)

Мария Яковлевна Волобуева[28]

После конференции[29], когда приходили ко мне монахини, рассказали мне про бывших хозяев дома, захотелось мне ко дню кончины игумении Нины устроить в доме поминки. А дом старый, облезлый, давно не крашенный. Денег нет, чтобы в порядок привести, да и на поминки – тоже. И вот, думаю, надо продать что-нибудь со своего хозяйства, да боюсь – сейчас осень, все скотину, птицу режут, мяса на базаре полно, не продам – все пропадет. Зашла я тогда в комнатку, где они жили, перекрестилась и говорю: «Игумения Нина! Я хочу дом в порядок привести, ремонт сделать, поминки тебе устроить, ведь монашки твои приедут, а денег – нет. Помоги мне все продать!»

Зарубила уточек, собрала кое-что с огорода, нагрузила на тележку и поехала на базар. И тут же все продала, причем за свою цену. Думаю, я еще успею сходить. Нагрузила еще одну тележку – и опять сразу все продала. Выручила денег, купила краски. Вот и домик покрасили, обновили, и поминки справили. Я так думаю, это она, матушка Нина, мне всю жизнь помогала, а я и не понимала раньше.

(Записано 13 октября 2003 г. в с. Кинель-Черкассы.)

Вернуться на главную страницу