- Преподобная Евфросиния Полоцкая
- Святыни
- История
- Книга памяти
- Молитвослов
- Монастырский синодик
- Жития святых и подвижников благочестия
- Архитектурный комплекс
- Библиотека
- Наши издания
- Монастырь сегодня
- Фотогалерея
- События
- Монашеская страничка
При использовании материалов
ссылка на сайт
www.spas-monastery.by обязательна
Дорогие гости сайта!
Если у кого-либо из вас сохранились материалы, касающиеся истории нашего монастыря (документы, фотографии и др.), пишите нам по адресу электронной почты spas.monastery@gmail.com Будем благодарны за любую помощь.
Стихотворения |
поэтов Полотчины
Алескерова Анна |
Алескерова АннаВоскресная школа
В необычную школу люблю я ходить, В ту, которая учит прощать и любить. В этой школе о Боге мы всё узнаём, В этой школе духовные песни поём.
Припев: Эта школа всегда интересная. Эта школа зовётся «воскресная», Чтобы шёл ты дорогою ровною – Посещай эту школу духовную.
В этой школе узнаешь, как Бог сотворил Нашу землю и тысячи тысяч светил. Ты узнаешь про рай, про невидимый мир, Тот, который в миру называют эфир. Припев.
В этой школе узнаешь, как Бог наш Христос Крест тяжёлых страданий по жизни пронёс, Как родился, как жил, был распят и воскрес, Как вознёсся и снова сойдёт к нам с небес. Припев. 1999 И я люблю
Ты воды мчишь издалека Под небом звёздным, небом чистым. Под тёплым солнышком лучистым. И я люблю тебя, река! Весной летят в мои леса По небу радостные птицы, Чтобы родной воды напиться. И я люблю вас, небеса! Шумят листвою тополя, В полях пшеница колосится, Под горкой родничок струится. И я люблю тебя, земля! За то, что в ночь спокойно сплю Под этим добрым мирным небом, Что не бываю дня без хлеба. Тебя я, Родина, люблю! За травы, звезды и зарю И за любовь, что сердце полнит, И всех любя, обид не помнит – Тебя, Господь, благодарю! 1997 Пасхальное чудо
Чудо чудное случилось! Пусть оно уже не ново – Солнце с радугою слилось В Воскресение Христово. Разноцветными тонами Дивно солнышко играет, А земля колоколами Тёмных духов разгоняет, Чтобы людям не мешали Славить Бога и молиться, Чтоб друг друга поздравляли, Чтоб светились счастьем лица, Чтоб слова «Христос Воскресе!» Не смолкали три недели, Чтоб звучало много песен, Чтоб сердца и души пели, Чтоб природа воскресала После зимнего забвенья, Чтобы солнышко плясало, Поднимая настроенье. Облачилось солнце в краску, Словно яблочко лесное. Только раз в году – на Пасху – Вы увидите такое. 2004 Родительский дом
Едва я завижу родительский дом, Как сердце торопит: скорей! Он с виду невзрачный, но веет теплом От окон, от стен, от дверей. Над старым забором нависла сирень И машет мне веткой-рукой, И ласковой кажется серая тень, И дышится как-то легко. Родная моя беспокойная мать (Познавшая боль и беду), Увидев в окошко, выходит встречать, Поправив платок на ходу. И впалые очи седого отца Теплеют при встрече со мной. И хочется верить – не будет конца Такой благодати земной. 1978 Буганов Петр«Если с правдою великой...»
Если с правдою великой Жить порою нелегко, Значит, в бездну лжи безликой Забрели мы далеко. Только в чистом виде снова Правда нам засветит всем, Ведь недаром это слово Не рифмуется ни с чем.В Божьем храмеВо время службы в Божьем храме Перед распятьем у окна, Прижавшись осторожно к маме, Молилась девочка одна. Собрав всё детское терпенье В свой нежный крошку-кулачок, Творила крестное знаменье, Склонив головку набочок. Она пока что неумело Молилась строгим образам, На лик Всевышнего несмело Глядели детские глаза… Дойдёт, я думаю, до Бога Молитвы детской чистота, И поведёт её дорога По жизни к истине Христа. И силы тёмных повелений Не одолеют нас, пока Святую веру поколений Сжимает детская рука. Зима
Сражён я зимней красотой И лёгкой свежестью мороза. Вот в белом инее берёза – Невеста будто под фатой. Вдали озябший зимний лес Успел безмолвием укрыться, И только белый пух кружится, Летя с простуженных небес. В снега укутала дома Царица дней морозных, ясных. Обворожительно прекрасна Ты, белокудрая зима. Из тайн небесных родников
Плывёт стремительное время Из тайн небесных родников И в быстротечности веков, Бесспорно, властвует над всеми. По-рабски внемля Божьей схеме, Порвав как будто цепь оков, Плывёт стремительное время Из тайн небесных родников. Вонзив, как всадник, ногу в стремя, И меж людей, как стебельков, Взмывая выше облаков, Секунд надменных сея семя, Плывёт стремительное время. Летний закат
Царь света, знойное светило, Устав от праведных трудов, На отдых плавно покатило От душных сёл и городов. Прекрасно небо в час заката: В горниле красочных чудес Оно горит огнём богатым, Облокотясь на дальний лес. Играет огненная лава, За горизонт спускаясь прочь, Как будто с почестью и славой, Прошедший день уходит в ночь. И, догорев сияньем бледным, Стремится солнце, тьму гоня, Согреть лучом своим последним Миг исчезающего дня. Люблю смотреть…
Я люблю смотреть на воду, На бегущий шлейф реки, Забывая про невзгоды, Темпу жизни вопреки. Сколько грации и мощи В тихих омутах её!.. Плавно тонет в водной толще Огорчение моё. У реки простое бремя – Плавно течь из века в век, И мне кажется, что время По реке сверяет бег. Невзирая на погоду, Утопив в реке печаль, Я люблю смотреть на воду, Убегающую вдаль. На вершине
Ручья серебряный поток Струился в зарослях крушины, В долине у ручья цветок Рос у горы с седой вершиной. И, глядя в гору на восток, В мечтах склонив бутон свой красный, Наивно полагал цветок, Что на вершине жизнь прекрасна. И вот однажды жизнь сполна Цветку воздала за томленье: Сорвал вдруг ветер семена И ввысь понёс без промедленья. …Струился времени виток, Гонимый тайными путями, И вырос на горе цветок, Избитый ветром и дождями. Там по родительским местам Скучал цветок в немой кручине, В душе завидуя цветам, Растущим в солнечной долине. На грани
В простой житейской суете, Стремясь к намеченной мечте, Напором жизненным гонимы Идём мы к цели или мимо. Вокруг нас праведность и грязь… С врагами мнимыми борясь, Пока вращается планета, Живём на грани тьмы и света. На протяжении веков Удел людей как мотыльков: На свет спешим мы сквозь преграды – Кто к солнцу, кто на пламя ада. Наказ матери
Говорила, помню, мама: «Ты, сынок, с добром дружи, И иди по жизни прямо, Зла на сердце не держи». Понесло меня по свету, Жизнью битый был не раз, Но всегда я помнил этот Данный матерью наказ… Даже если вызов брошен, Злых невзгод скопился рой, Я пытаюсь быть хорошим Из последних сил, порой… Осенняя грусть
Под тихий шёпот листопада И монотонный плач дождя Осенней грусти серенада Приходит, душу бередя. Струёй холодною сочится Раздумий грустных череда, И только осенью грустится, Как не грустится никогда. А осень честно, без притворства, Роняя мелкий дождь немой, Готовит грусть мою с упорством Для встречи с матушкой-зимой. Память
Как только в детстве неумело Шагнул я в лоно первых дней, Ко мне на крыльях прилетело Начало памяти моей. Несла мне память правду предков, Что я особенно ценю, И суть житейскую нередко На деревенской авеню. Умчалась юности беспечность, А память крепла в вихре дней, Теперь мне кажется, что вечность Короче памяти моей. От дедов память из столетий Пришла ко мне, сплетаясь в нить, А от меня уходит к детям, Чтоб с ними путь свой повторить. Поклёп
С былинных дней в закутах мира Среди людей живёт поклёп: Порой он жалит, как рапира, – Без промедленья, прямо в лоб. Иной, ходя по грешным тропам, Поклёп за правду выдать рад. Но он останется поклёпом – Гнилой измены младший брат. И если ты, считая дрянью, Подставишь друга просто так, Всегда окажешься за гранью, Где до предательства лишь шаг. Прощенье
От всей души за прегрешенья Молились деды в старину: Просили главного – прощенья, Простив обидчику вину. Ушло то время в глубь столетий, Прогресса рокот дав взамен, Забылось в вихре лихолетий И в час безбожных перемен. Но время это вновь стучится, Сорвав с забвения печать, И я хочу в нём научиться, Как наши прадеды, прощать. Прощать наветы, пересуды И склоки прожитого дня… Ведь если я прощать не буду, Тогда же кто простит меня?.. Пурга
Метёт пурга, снегов безликость, Смешались в вихре свет и тень, Ворвалась ветра злая дикость В спрессованный зимою день. Берёзку в поле покосила И теребит заснувший лес Та необузданная сила, Что взмыла с воем до небес. Шумит пурга зиме в угоду, Бушует, словно лиходей, На прочность пробуя природу И заблудившихся людей… Слово о слове
От слова можно исцелиться, От слова можно заболеть, В осла смешного превратиться И даже просто умереть. Бывает слово слаще сказки, И льнут к нему и стар и мал, А может, как кинжал кавказский, Сразить под корень, наповал. Одни слова мы петь готовы, Другие принято кричать, Но не всегда всесильно слово – Порой полезней помолчать. И если мудрость не забудем, Ту, что стучится в сердце к нам, Что нужно бережней быть к людям, То будем бережней к словам. Узнал вчера
Вчера в старинной книге ветхой Прочёл я истину одну, Слова просты, но очень метко Проникли в сердца глубину. И тут я понял: через трудность Напрасно гнался за мечтой. Прозрел, что истинная мудрость Живёт бок о бок с простотой. Про то кричали нам поэты, Писали и профессора… Твердил мир исстари об этом, И только я узнал вчера. Хочу извиниться…
Я вилять или спорить не стану, Что забыл белорусский язык: На бескрайних степях Казахстана К русской речи я с детства привык. Но язык материнский, знакомый, На границе давал мне понять: Вот и «спадчына», значит, я дома – Возвращаюсь с чужбины опять. Ты заблудшего сына встречала, Словно мать, белорусская речь, Радость встреч моих грусть омрачала, Что не смог тебя, мова, сберечь… Мова предков, позволь извиниться, Пред тобой повиниться сполна: Что родник твой несмело струится, Признаюсь, и моя есть вина. Глушков Владимир«А вроде так недавно...»А вроде так недавно было...
Ладья как лебедь на волне.
Дул лёгкий бриз или штормило —
Всегда капризное ветрило
Легко повиновалось мне.
Но парус мой измят и скручен,
А мачта брошена на слом.
И те же волны нынче круче,
И горек уху скрип уключин,
И тяжело грести веслом...
«Ах, строители замков воздушных...»Человечество живо одною
круговою порукой добра.
Ах, строители замков воздушных,
И мечтатели, и чудаки,
Мне близки ваши милые души,
Хоть годами мы так далеки.
Мы обласканы мало судьбою,
Видно, счастью мы не ко двору:
Если дарит оно нас любовью,
То не вовремя и не к добру.
Только жизнь нас ещё не сломала,
Заманив в обывательский рай,
Мы не можем утешиться малым,
Всё нам хочется, чтоб через край.
Мало нам иногда и Вселенной,
И мы строим иные миры
По законам мечты дерзновенной,
По законам безумной игры.
В той игре и находим друг друга.
Стоит жизни такая игра,
Если в ней нас сближает порука,
Круговая порука добра.
«Витала ль надо мною благодать?..»
Витала ль надо мною благодать? Наверно, больше демоны кружили, И не дано мне было оправдать Надежды ни свои и ни чужие.
Но не о том теперь моя печаль, Что мог умнее жить, а жил глупее, Не прошлого, а будущего жаль: А вдруг и с покаяньем не успею.
Ведь я, друзья, такой же, как и вы: Быть может, самый главный долг просрочу, Не рассчитав, что жизнь всегда, увы, Как ни желай, окажется короче. «Всё более нагло, открыто...»
Всё более нагло, открыто (Скорей бы побольше урвать!) Грызётся зверьё у корыта, И дьявол – отец им и мать. Терзайте, проклятые звери, Почти бездыханную Русь. Всем вам – по делам и по вере, Когда лишь – сказать не берусь. Но серп наготове для жатвы, И близится время начать. Напрасно куда-то бежать вам: Раскрыта седьмая печать. «Если верить серьёзнейшим книгам...»Если верить серьёзнейшим книгам,
Нынче все гороскопы со сдвигом,
Потому что за тысячи лет
Что-то сдвинулось и у планет.
Ну а мы в одиночку и скопом
Доверяем себя гороскопам
И, сто раз обманувшись, опять
Дурака продолжаем валять.
И выходит без книг и по книгам,
Что не только планеты со сдвигом.
«И что ни век – то век жестокий...»
Ужасный век, ужасные сердца!
Век девятнадцатый, железный, Воистину жестокий век!
И что ни век – то век жестокий, И что ни век – черствей сердца. Но где-то есть добра истоки, Коль жизни нет ещё конца.
Кому-то мы ещё любезны, Хоть наших душ не обновить. И кто-то нас у самой бездны Не раз умел остановить.
И мы, беспечные, как дети, Так и живём за чей-то счёт… И вот рубеж тысячелетий. Кто вразумит нас и спасёт? «Ищи утех, ищи услады...»Ищи утех, ищи услады,
Как будто жизни нет конца.
А там, на камне за оградой,
Не твой ли тусклый след лица?
«Когда за неким перевалом...»Когда за неким перевалом
Вдруг обозначится черта,
То будь великим или малым,
А жизнь пойдёт уже не та.
Оно-то с виду всё как прежде:
И так же ешь, и так же пьёшь,
Да что-то саднит, что-то режет,
А что — не сразу и поймёшь.
А это страх в душе и в теле.
Не прячься страусом в песок!
Ты у злодейки на прицеле,
Так подставляй же свой висок!
И не играй с собою в прятки.
Как ни хитри, как ни кружись,
В своём обычнейшем порядке
И от тебя уходит жизнь.
Неужто страха не осилить
И с ним ложиться и вставать?..
А если б вы меня спросили
(И есть на то у вас права):
— А ты что лучше всех на свете,
Чтоб избежать небытия?
— Ну что на это мне ответить?
Конечно, нет! Но это ж... я.
«Когда топор повис над плахой...»Когда топор завис над плахой,
То остаётся — всем простить.
Смешно грустить, нелепо плакать,
И поздно милости просить...
«Когда уходит в землю человек...»Когда уходит в землю человек,
То мы, ещё не справившись с испугом,
Его душе клянёмся помнить век,
А землю просим быть для тела пухом.
Но и скорбя всем сердцем в этот час,
Мы не себе ли ищем утешенья?
И лишь душа ушедшего от нас
Глядит на всё с улыбкою прощенья.
Она-то знает, что пройдут года —
И сердце пищу новую получит.
Любить ушедших — много ли труда?
Любить бы их при жизни, да получше!
«Кто спорит, кто копья ломает...»В спорах рождается истина.
Кто спорит, кто копья ломает,
Грозя и обломком копья,
А правды одной не бывает:
У каждого правда своя.
— Рождается истина в спорах! —
Кричим и бросаемся в бой.
А правда сгорает, как порох,
И знает ведь это любой.
Но делаем вид, что не знаем,
И мненье чужое — в штыки!
И правду всю жизнь добиваем —
И умные, и дураки.
«Меня приучили сомневаться во всём...»
Меня приучили сомневаться во всём. А сомнение, говорят, – враг веры. Но когда я сомневаюсь и в этом, То думаю: А может быть, сомнение – Не враг веры, а тоска по ней?.. «Может быть, уже завтра...»Может быть, уже завтра
меня не будет.
А я сегодня
плачу о том,
что будет послезавтра.
Может быть,
это и есть надежда?..
«Мы всё подвергаем сомненью...»
Нет правды на земле…
Мы всё подвергаем сомненью, Ссылаясь на опыт и жизнь. А жизнь наша – только мгновенье И правдой не может служить.
Без правды в делах и в безделье, Без правды в молчанье, в словах, Живя при деньгах и без денег, С умом, с ветерком в головах,
Мы всем человечеством разом, Как истину, изобрели Всего-то космический разум – Нелепую мудрость земли.
А истина всё-таки выше, Где мудрость земная не в счёт. Имеющий уши да слышит, Имеющий ум да сочтёт.
«Мы говорим, говорим, говорим...»
Мы говорим, говорим, говорим, Пытаясь словами Скрыть своё и раскрыть чужое, И при этом уверяем, Что хотели бы понять друг друга. Но когда, С каких библейских времён Было это понимание? Неужели мы, Сами того не подозревая, Всё ещё строим Вавилонскую башню?.. «Наверное, есть где-то Кормчий...»Наверное, есть где-то Кормчий,
В руках Его каждая нить.
А я из себя что-то корчу,
Пытаясь свой век удлинить.
Науке я следую строго,
Бегу от инфаркта трусцой,
Но, видимо, числюсь у Бога
Всего-то заблудшей овцой.
«Не угасай, мой свет вечерний...»Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты…
Не угасай, мой свет вечерний,
Как поздней радости привет,
Сверкни безумством увлечений
Непозабытых юных лет.
Надежду дай и на пределе,
Судьбе, быть может, вопреки,
Пока в душе не оскудели
Моих желаний родники.
Не угасай, мечты свеченье,
Не остывай, огонь в груди,
Не догорай, мой свет вечерний,
Не угасай, не уходи!
«Пришла в смятение планета...»
Пришла в смятение планета: За счастьем ринулся народ. Не мне судить людей за это, Наверно, Бог нас разберёт.
Иных влекут чужие розы Заморских стран, где жизнь легка, А мне милей две-три берёзы, Над белым храмом облака… «Пророков нет. И нам не страшно...»
Пророков нет. И нам не страшно. Мы каждый сам себе пророк. Впустую прожит день вчерашний, Он дням грядущим не урок.
Блаженных нет. И есть ли кто-то Не сластолюб, не скопидом? О, где же вы, потомки Лота? Не повторился бы Содом… «Пусть наше счастье мгновенно, как радуга...»Ты поживи, порадуйся на свете…
Пусть наше счастье мгновенно, как радуга,
Только не вечна и злая беда.
Ты поживи, поживи и порадуйся
И не спеши догорать, как звезда.
Смех или слёзы — какая там разница!
Всё отойдёт, уплывёт без следа…
Ты поживи, поживи и порадуйся
И не спеши догорать, как звезда.
Будь же, как прежде, надеждой и праздником
Тем, кто мечте своей верен всегда.
Ты поживи, поживи и порадуйся
И не спеши догорать, как звезда.
«Пылайте страстью, в том огне сгорайте...»Пылайте страстью, в том огне сгорайте,
Клянитесь страшной клятвой на крови,
Но всё равно не будет вам гарантий
На неизменность в дружбе и любви.
И никому не вырваться из плена,
Из плена постоянных перемен,
Где правит бал не верность, а измена,
А мы сдаём друг друга в этот плен.
Но всё ж душа скорбит о постоянстве,
И потому у нас заведено
Топить её иль в ханжестве, иль в пьянстве.
Что лучше? Впрочем, видно, всё равно.
«Судьба, художника едва почтив талантом...»Надеюсь, верую: вовеки не придёт
ко мне позорное благоразумие.
Судьба,
художника едва почтив талантом,
Не преминёт благоразумие отнять,
Дабы оно не стало, так сказать, гарантом
Благополучия и визой в благодать.
В своих твореньях — мудрецы и фантазёры,
А с прописными истинами не в ладу.
Жрецы искусства
груз ошибок и позора
Поволокут у любопытных на виду.
Не ожидая оправдательных презумпций,
Отдав себя на поругание и суд,
Талант и жизнь свою великие безумцы,
Служа чужому счастью,
в жертву принесут.
«Тайком сбирая дань тепла и света...»Тайком сбирая дань тепла и света,
Подходит осень рано, как всегда.
Она у нас надёжнее, чем лето,
Как слово «нет» надёжнее, чем «да».
«Хотелось жить иначе мне...»Хотелось жить иначе мне
И повернуть судьбу,
Но столько сил истрачено
На тщетную борьбу.
И вышла жизни линия,
Где счастьем жребий скуп.
Я гнал за дверь уныние —
Встречал в окне тоску.
От крайности Бог миловал,
Но, видно, далеки
Удача — от унылого
И счастье — от тоски.
«Я ненавижу правдолюба...»Я ненавижу правдолюба,
Когда он гордо и взахлёб,
В себе уверенный сугубо,
Не столько прямо,
Сколько грубо
Свою мне правду режет в лоб.
Но что тошнее утончённой,
Корыстной льстивости ханжи,
Когда, собою увлечённый,
Ещё никем не уличённый,
Исходит он потоком лжи?
А был пророком Достоевский?Два монолога обывателя Мир спасёт красота.
Не задаваясь целью безуспешной
На нравственность навесить прейскурант,
Я всё ж спрошу: а красота безгрешной
Была? И беспорочным был талант?
Нет, безупречных не было под солнцем,
Тем более ночами под луной,
И зреет жемчуг, по словам японцев,
Не в каждой раковине, а в больной.
В раздумье я, смущённый обыватель:
Выходит, непорочность — лишь мечта,
Зачем сказал тогда мудрец-писатель,
Что миру во спасенье красота?
И нам бы в радость не дурная слава,
Что виснет у великих на хвосте,
А добродетель — лучшая оправа
Уму, таланту или красоте.
Но не в оправе ж ценность бриллианта!
И, может, выводы совсем просты:
С таланта хватит самого таланта,
А с красоты довольно красоты?
А вдруг сорвётся ядерный пускатель —
Огонь и смрад!.. И тьма, и пустота…
О, как наивен ты, мудрец-писатель:
Кого спасёт? Какая красота?!
И я, в том смрадном пламени сгорая,
Едва ль тогда припомнить буду рад,
Что красота откроет двери рая,
Когда нам всем уже открылся ад.
Я верю в рай как в благ земных избыток
Для тех, кто своего не упустил,
Без угрызений совести и пыток
Успел, урвал, побольше ухватил.
Я верю в ад скорей как в устрашенье
Невинных душ. Но где же души те?
А крест ношу скорей как украшенье
И никакой не верю красоте.
И если я — безбожный обыватель,
Пусть и с крестом, но всё же без Христа,
То как пойму тебя, пророк-писатель,
Что только Бог есть Свет и Красота?!
А были ж людиДа, были люди…
Не стоит село без праведника.
А были ж люди, без которых
Так мерзко стало на Руси.
Да, были люди, словно порох,—
Лишь только спичку поднеси.
Они сгорали безоглядно,
За други жизни положа,
А мы по-скотски, врозь и стадно,
Друг другу пакостим, визжа.
Одни засели прочно в норах,
Не тронь их, Боже упаси!
Другие, точно волки в сворах,
Пируют на костях Руси.
И всеми правит дух раздора,
Страну разрезав без ножа,
И славу предков тоже скоро
Изъест забвенье, будто ржа.
А были ж люди, на которых
Стояла Русь века, до днесь.
Да, были люди, словно порох.
Неужто вышел порох весь?
А ты иди!Памяти художника Фёдора Васильева —
автора картины «Оттепель»
И звуками, и красками убога
Съедающая снег сырая мгла,
В две колеи раскисшая дорога
Да крик ворон от скуки иль со зла.
А в голове промозглая морока.
От мокрых ног и душу леденит.
Зима уйти торопится до срока,
Хотя давно ли был её зенит?
Куда ступить: то месиво, то яма,
Ни островка, где шагу повезло б!
А ты иди, превозмогай упрямо
Мороку мыслей и души озноб.
Август
Шумя чуть слышно, шепчутся метёлки сосен, Дорожкою лесною шуршит велосипед. Напоминает август: на подходе осень, Но день теплом ещё по-летнему согрет.
Бренчит по спицам крупной ягодой брусника, Пурпурным градом осыпаясь на песок. А вон и рыжий подосиновик! Сверни-ка, Оставив узкий след в песке наискосок.
И снова на тропу – и колесо лихое Легко возьмёт подъём и скатит под уклон. И то сухим, то влажным ароматом хвои По всей дороге воздух густо напоён.
Как всё обычно, но и как невозвратимо! Придётся ли ещё такое увидать?.. И так мила совсем банальная картина, И постигаешь тайну слова «благодать». АмплитудаНепостоянство — доля смертных.
В себе я давно не ищу постоянства,
А если, по правде, то кто ж не таков!
Изменчиво время, обманно пространство,
Не лучше и люди во веки веков
.
Грешу безотрадно иль вроде бы каюсь,
Спешу безоглядно иль вроде бы сплю:
И ночью, и днём непрерывно качаюсь
То в пункт «ненавижу», то в точку «люблю».
Туда и оттуда, туда и оттуда —
Не быть постоянству во мне ни на час,
Пока моей жизни жива амплитуда,
Пока мой последний размах не угас.
Архистратигу МихаилуСтрашней, чем атомный распад,
Бесовской силы наступленье,
Когда кругом раздор, разлад
И вроде нет уже спасенья.
Но наш народ всегда любил,
Народ — страдалец и печальник —
Тебя, Архангел Михаил,
Святого воинства начальник.
Не зря тебя особо чтим:
Хоть нам знакомо и смиренье,
Но в правой битве защитим
Святую Русь от разоренья.
Живым, о Боже, дай нам сил,
А павшим дай Твою обитель!
Пребудь же с нами, Михаил —
Во имя Господа воитель!
Большинство и меньшинствоПобедитель на выборах определяется боль-
шинством голосов.
Принцип избирательной комиссии Когда меня пытаются убедить,
что всегда прав тот,
за кем большинство,
и всегда неправ тот,
за кем меньшинство,—
то: или по невежеству не понимают,
или по лукавству скрывают,
что всегда и безусловно
прав лишь тот,
за кем Истина.
Бытие и сознание«Бытие определяет сознание».
Как обманчива эта формула!
Вольно или невольно
Она пытается объяснить и оправдать всё,
Вплоть до злодеяний.
И честнее было бы сказать:
«Наоборот, сознание определяет бытие»,—
если б и наше сознание, и наше бытие
не определялось по замыслу Божию
свободой нашей собственной воли,
свободой нашего личного выбора.
В Гефсиманском саду
Уходит день усталости сонливой, Жара с трудом, но подалась на спад, И всё свежее тонко-щекотливый Лимонных рощ прохладный аромат.
– Я вас люблю, и рощи, и селенья, И вас, мои друзья, мои враги, Но мне Отца Небесного веленье Исполнить должно с верностью слуги. Густеет тьма, и с берега Кедрона Туман вползает в Гефсиманский сад. Чернеет небо, и чернеют кроны – Едва-едва их различает взгляд. – Я вас прошу, друзья мои, не спите! Со мной побудьте два иль три часа, Бодритесь сами, душу мне крепите – Она мрачна, как эти небеса. А тишина, прислушайтесь, какая! Во всей вселенной стала тишина. Как будто в день грядущий проникая, Она предчувствий горестных полна. Неужто скоро гляну я с распятья На безрассудный замысел людей?.. Горят мои стопы, мои запястья Огнём следов от будущих гвоздей. О мой Отец! Мне жутко одиноко! Объяты сном беспечные друзья. Лишь на меня Твоё взирает Око, Тебя достоин буду ль завтра я?.. В безбрежном безобразьеДа, счастлив тот, кто красоту,
Всечасно видя, воспевает
И воплощенную мечту
Застать при жизни успевает.
И мы б служили красоте:
Её любя, ей пели б гимны,
Да вот условия не те,
И наши чувства невзаимны.
За свет мы принимали тьму,
А красотою обнищали,
Служа безропотно тому,
Чего лжецы наобещали.
Всю жизнь нас в мерзости суя,
Они нам не внушили разве,
Что красота для нас — своя,
Она — в безбрежном безобразье?
В надежде прощенияРазмышления на старом кладбище
Кресты и надгробные плиты
Хранили во все времена,
Чтоб не были всуе забыты,
Обретших покой имена.
Но грянуло время напасти
(Наверно, так Бог попустил) —
И мы оказались во власти
Безбожных, губительных сил.
Над нами безбожная сила
Всё ж чуяла силу креста,
И злоба ей разум затмила,
Сразила ей дух слепота.
Мутанты идей коммунизма
В гордыне своей темноты
Сметали волной вандализма
С могил, с колоколен кресты.
Как будто для цели великой,
Во имя гуманных идей
Губили с жестокостью дикой
Не только кресты, но людей.
Они, низвергая и руша,
Себе ж преподали урок,
Что всем, оскверняющим душу,
И цели благие не впрок.
Разрушив до камня, до пыли
Везде, куда глазом ни кинь,
И нам они душу растлили,
Чтоб мы отреклись от святынь,
Чтоб мы, потерявшие веру
И душу, в конце-то концов,
Не смели бы жить по примеру
Проживших по вере отцов.
А стань наши предки живыми —
И тот, кто в смертельном бою,
И тот, кто делами иными
Прославил Отчизну свою,
И тот, кто по Божией воле
Смиренно свой жребий влачил,
И тот, кто скончался без боли,
И тот, кто в мученьях почил,—
Да встань эти люди сегодня,
Что сможем услышать от них,
От живших во славу Господню,
О жалких потомках своих.
Мы горького стоим упрёка:
На нас — злодеяний печать,
Не списан за давностью срока
Наш грех — за него отвечать!
Но всё же, в надежде прощенья,
Упрёк не приемля со злом,
Потрудимся для воскрешенья
Того, что пустили на слом,
Вернёмся к заброшенным душам,
Вернём на могилы кресты,
Чтоб дать поколеньям грядущим
Духовный урок красоты.
В обители святой ЕвфросинииМощи святые и келья,
Твой чудодейственный крест
Стали паломников целью
Из отдалённейших мест.
В дом, где душою смириться
Трепетно должен любой,
Входят не только с молитвой —
Входят и праздной гурьбой.
Экскурсоводы речисты,
Знают работу свою.
Заполонили туристы
Нынче обитель твою.
Храм — не собранье реликвий.
Тихо войди. Помолчи…
Глянут ожившие лики
В зыбком мерцанье свечи.
К нам через толщу столетий
Их вопрошающий глас:
— Грешного времени дети,
Что за душою у вас?
В себе и в людяхЧто мне не нравится
В людях?
Непостоянство,
непоследовательность,
противоречивость.
А что я терплю
В самом себе?
Противоречивость,
непоследовательность,
непостоянство.
ВеснаДолой снега! Зимою вьюжной
Мороз своё отпировал.
Теперь стремительно и дружно
Весна войдёт в свои права.
И, щедрым солнышком согреты,
Расправят стрелки зеленя.
Предвосхищая роскошь лета,
В лесу пичуги зазвенят.
Пройдут грачи по свежей пашне,
И гром аукнет, а потом
По-настоящему запахнет
В лесу берёзовым листом.
ВечноеЗабота о хлебе, как жизнь, бесконечна,
Она на бессмертие миру дана.
А жизнь, хотя вроде бы и скоротечна,
В своей скоротечности вечна она.
Хлеба созревают для нового хлеба:
Для жизни грядущей трудились поля.
И вечно, как жизнь, необъятное небо,
И, небом объятая, вечна земля.
Во славу пророкаИдут века, из памяти стирая
События, деяния, слова
Иль новым смыслом их же наполняя.
Таков для нас и праздник Покрова...
Неустрашим всегда был русский воин —
И рядовой боец, и командир.
Не зря Царьград был так обеспокоен:
У стен его князья Аскольд и Дир!
И к Богородице, предчуя битву,
Взмолились все царьградцы — стар и мал,
Чтоб Сын Её, услыша их молитву,
Орудием гнева русских не избрал.
И, Милосердная, Она тогда народу
Явила свой спасительный покров,
Князей от врат Царьграда ввергла в воду,
По морю разметав ладьи врагов.
С тех пор мы отмечаем как победу
Смиренно вразумление своё,
Хотя, идя за предками по следу,
Не лучше ль грекам праздновать её?
Но мы, покорность Богу выражая
И никому с тех пор не угрожая,
Не посягая ни на чьи права,
А завершив уборку урожая,
Приходим в храм во славу Покрова.
Врата зримые и незримыеДвойного бытия земное отраженье —
Врата свои с любовью открывает храм
Во имя Спаса, в честь Христа Преображенья
И во спасенье даже недостойным нам.
За этими вратами жизнь, но жизнь иная,
Сияет в ней Преображенья дивный свет,
И нам, земным, о неземном напоминая,
О жизни той, которой окончанья нет.
Оставь мирских сует губительную темень,
Позволь душе войти в незримые врата,
Войди, молись, преображённый, рядом с теми,
Кому открылся свет Спасителя Христа.
Все медлюВсё медлю, тяну, всё боюсь покаянья:
Так тяжко признаться в привычных грехах.
Само по себе ужасает признанье,
Но есть и другой, сокрушительный страх.
Покаяться — это не только признаться
Во всём, чем греховно душе навредил,
Покаяться — это на битву призваться,
На битву в себе против дьявольских сил.
Но если безволен и в деле, и в мысли,
То как, исповедуясь, я попрошу
Грехов отпущения, их перечисля?
Я знаю себя: ведь опять согрешу.
Я знаю себя: оттого мои беды,
В стремленьях благих обязателен сбой,
Что нету на свете труднее победы,
Чем самая малая, но над собой.
Победе ж не быть без надежды на Бога,
А этой надеждой и грешник согрет,
У Бога и к падшему милости много.
О том вспоминаю библейский сюжет:
Христос и блудница пред Ним молодая,
Она, замирая, ждёт грома в тиши,
А Он ей — без гнева и не осуждая:
«Ступай себе с миром и впредь не греши».
Была прощена многогрешная дева,
Но ей предстояло по-новому жить.
И мне не навлечь бы Господнего гнева,
И мне бы, покаявшись, впредь не грешить.
Гаснет зимний деньСкользнуло солнце, ослепляя блеском,
Блистая щедрой яркостью зимы,
И скрылось где-то там, за перелеском,
Лучом последним окаймив холмы.
Теперь глазам от блеска не ослепнуть.
Легла на снег одна сплошная тень,
Исчезла прихотливая рельефность,
И скромно гаснет яркий зимний день.
ГертрудаНе пей вина, Гертруда!
Во мрак предательства и блуда
Твоя душа вовлечена.
Не пей, не пей вина, Гертруда!
Не пей коварного вина!
В бокале яд — конец всем срокам.
Но разве выход — умереть?
С души, отравленной пороком,
Позора смертью не стереть.
Грешник, больший, чем ПилатЯ есмь путь и истина и жизнь…
Войти в историю судом своим неправым —
Позор. Пилат же малодушно был готов,
Не зная Истины, а с умыслом лукавым
Судить Того, Кто выше всех земных судов.
И вот Христос, вот Истина перед Пилатом,
А что есть Истина, тому и невдомёк.
Судья, Судимого признав невиноватым,
Его толпе в угоду всё ж на смерть обрёк.
Умывши руки, сам себя простил трусливо,
Явив дурной пример потомкам на века.
И лицемерие его доныне живо
В делах людей — от юноши до старика.
И я как будто не считаюсь лицемером,
Но сам себя во всём пытаюсь оправдать,
Не потому, чтоб мне Пилат служил примером,
А по грехам своим теряя благодать.
Пилат судил Христа, как просто иудея,
И лишь в насмешку называл Его царём.
И те, кто Иисуса распинали, как злодея,
Не знали, что творят в невежестве своём.
Не знал Пилат-язычник истинного Бога,
Не знали истины распявшие Христа.
За всё воздастся им. Но в чем моя тревога,
Терзания души и духа маета?
Я хуже тех, отправивших Христа на муки,
Я хуже тех, не знавших, что они творят,
Я хуже тех, позорно умывавших руки,
Ведь я-то знаю Истину, я не Пилат.
Да сгинет иродово племя!Памяти мучеников за Христа
и всех невинных жертв
С жестоким сердцем и душой цыплячьей
Тираны не стремятся на покой,
А норовят за жалкий трон цепляться
Пускай и одряхлевшею рукой.
Как страшен им возможный их преемник
Иль на него хотя б всего намёк,
Они и в мыслях даже не приемлют
Того, что их сменить бы кто-то мог.
В своей жестокой воле непреклонны,
Спасая пошатнувшуюся власть,
Они легко готовы миллионы
Любых невинных жертв на плаху класть.
От злого сатанинского искуса
Души не пожелавший уберечь,
Когда-то на Младенца Иисуса
Коварный Ирод дерзко поднял меч.
И с этих дней кровавых в Вифлееме,
Рождая только ненависть и страх,
Живет-плодится Иродово племя,
Увы, неистребимое в веках.
Вот новый век ещё совсем в начале,
Но, как и прежний, он себя явил,
Себя уже отметил — палачами
И множеством безвременных могил.
Опять в сердцах печаль острее бритвы,
Как прежде, скорбным нет конца слезам,
И снова материнские молитвы
С надеждою взывают к небесам.
Внемли ж таким слезам, о Боже Правый,
Молитвам безутешных матерей,
Останови безумный пир кровавый,
Сердца скорбящих милостью согрей.
Внемли таким мольбам! Да будет вырыт
Один могильный ров — для палачей,
Да сгинет в нём тогда последний Ирод!
Была ли чья-то просьба горячей?
Давайте говорить красиво!«О, друг мой, Аркадий Николаич! —
воскликнул Базаров, — об одном прошу
тебя: не говори красиво».
Давайте всё же говорить красиво!
Не зря в наследство нам досталась речь,
В которой всё: и красота, и сила, —
Умейте их по-доброму извлечь.
Чтоб красоту не подменить химерой,
А силу в грубости не растерять,
Всегда с добром, как с безупречной мерой,
Учитесь речь свою соизмерять.
Не щеголяйте чужеродной дрянью,
Чураясь драгоценных слов родных,
Не оскорбляйте подзаборной бранью
Священной речи пращуров своих!
ДальтонизмРазгул демократии
и беспредельный плюрализм
сделали нас
духовно-нравственными дальтониками:
мы перестали различать
белое и чёрное,
высшее и низшее,
добро и зло,
но зато в своём выборе
безошибочно руководствуемся
универсальным критерием,
имя которому —
удовольствие.
День «бабьего лета»Неяркий свет, почти обманный,
И тени нет, лишь полутень,
И не сквозной, и не туманный —
Какой-то странный полудень,
Полумираж, полусознанье,
Полуреальность, полусон...
И не найти тому названья,
Куда в мечтаньях унесён.
День августаДень августа свеж, но по-летнему светел,
Не тронут ещё увяданием лист,
Играет ветвями берёзовый ветер,
Берёзовый ветер прозрачен и чист.
В нём нет ни пылинки от бывших серёжек:
Ольха и берёза давно отцвели.
И нет на стволах муравьиных дорожек,
Что к сладкому соку весною вели.
Довольно!Любой,
даже самый стремительный прогресс
не укладывается в рамки одной,
даже самой продолжительной,
но всё-таки предельной
человеческой жизни —
прогрессу нет предела.
Но нет предела и нашим потребностям,
а ведь именно прогресс
понуждает потребности
(а не наоборот, как это кажется
с первого взгляда).
И, поспешая за прогрессом,
я постоянно испытывал нужду в том,
без чего, как потом выяснялось,
не только можно,
но и лучше было бы обойтись.
Но это потом, потом, потом…
а сию минуту
я продолжаю окружать себя вещами,
которые, в конечном счёте, мне не нужны,
но их услужливо подсовывает мне прогресс.
И я живу так,
будто в этой жизни
мне уготована вечность,
будто для меня не существует
слово «довольно!»
Дом торговли
«Мой дом молитвы домом наречется», – Слова Отца Христос напоминал И гнал бичом в пречистом гневе сердца Из храма вон торговцев и менял.
Но мы тельцу служить не прекратили И, потеряв последний стыд и срам, Давно в презренный рынок превратили Весь мир. Забыв дорогу в Божий храм,
Живём в торговом доме оголтелом, Куда ни кинь – прилавки торгашей. Торгуют всем: умом, душой и телом, – Пока никто не гонит их взашей. Дорога
– Скажите, не к храму ли эта дорога? – А это смотря для кого. – Меня ли ответом вы судите строго? – О, нет! Лишь себя самого… Душа за всё в ответе
У тех, кто не чает по смерти своей воскресения — Ещё и со спросом за всё прожитое к тому ж, — У тех нынче в моде легенда о мнимом спасении, О мнимом бессмертии в переселение душ. Я знаю, душа не навек в моём теле прописана, Но вечна на ней лишь моей только жизни печать, Всё чаще мне сердце знобит беспощадная истина, Что этой душе за меня одного отвечать. И, модными не обольщаясь утехами, Что будто бы души меняют тела, как бельё, Рыдать бы уже мне над теми Прискорбными вехами, Какими отметил земное блужданье своё. Ещё не время почиватьК юбилею ПолоцкогоСвято-Богоявленского собора Уходит время, уводя за ратью рать
С земли всех тех, кто столько разорял веками,
Приходит время камни собирать,
И мы за всех сегодня собираем камни.
Есть над Двиною в древнем Полоцке собор,
Его судьба — большого отраженье в малом.
Вы помните, как до совсем недавних пор
Служил без службы он, служил картинным залом?
И не было над ним сияния креста,
Картина в храме — это не икона,
И красота ее — не Божья красота,
Экскурсовода речь — не проповедь с амвона.
Но позади тяжелый труд, как тяжкий сон,
И нынче по престольным праздникам Крещенья
Сияет крест, ликует колокольный звон!..
А впереди опять завалы и каменья.
Опять нам выгребать из душ, из храмов сор,
Нам рано почивать, хотя бы и усталым:
Есть в древнем Полоцке ещё один собор,
Но служит он пока ещё концертным залом.
ЖаворонокТы что ж натворила, пичуга?
Приникнув к стволу головой,
Рыдал, как последний пьянчуга,
Единственный слушатель твой.
Я услыхал тебя за белой рощей,
Где только ветер, небо и пустырь.
Звени, звени, мой славный, мой хороший,
Ты крылышки встречь ветру растопырь.
Не улетай, чтоб мог я наглядеться
На крохотного милого певца.
Тебе моё воспрянувшее детство
Сверкнёт улыбкой мокрого лица.
И этих слёз мне нечего стыдиться,
Ведь, кроме нас, на свете — никого,
Лишь только ты, единственная птица,
Да я в слезах от пенья твоего.
ЖеланиеКогда в итоге вдруг понятно станет, Что жизнь кругом чужая и не та, Когда залётным облаком растает Мираж надежд, желаний суета, –
Не дай мне, Бог, ни зависти, ни злобы Обидой ослеплённого ума, Оставь мне, Боже, сил настолько, чтобы Не стала жизнь несноснее ярма.
Наверно, мне не так уж много надо: Лишь каждый раз при новом свете дня Благословлять бы то, что нынче рядом, Чему цвести при мне и без меня. Женам-мироносицам
И кто тех женщин был тогда вернее И как бесстрашны были их уста, Когда они, от горести немея, Рыдали у подножия креста!
Когда над ними, тернием увенчан, За всех страдал Распятый на кресте, Никто не внял слезам скорбящих женщин, А рядом были люди, но не те.
Их на Голгофу привела дорога Затем, чтоб ненавидеть, – не любить И, в Сыне Божьем не признавши Бога, Христа, как человека, погубить.
Но сгибла смерти чёрная утроба, И самый светлый Ангел снаряжён На камне у пустующего гроба Встречать христолюбивых жён
И первым им, пришедшим врозь и вместе, И первым им, как чудо из чудес, Явить слова наисветлейшей вести: Христос воскрес! Воистину воскрес! ЖуравлиНеуклюжими первыми взмахами,
Одолев притяженье земли,
Вот взвились уже вольными птахами
И прощально кричат журавли.
И кому это, эхом умноженный,
Режет сердце прощальный привет?
Это кто там душой растревоженной
Так и рвётся за ними вослед?
И кому над холмами, долинами,
Над осиновой рощей пустой
Голосами звенит журавлиными:
«Ну, куда ты? Опомнись! Постой!»?
Пробежав по осиннику голому,
Кто, как статуя, встал на межу?..
Это я, запрокинувши голову,
Из далёкого детства гляжу.
За вами дело, облака!Жара лишила всё живое влаги,
Заглохли даже родники в овраге,
От них не сохранилось и следа,
Лишь обнажая камни и коряги,
В реке мелеет на глазах вода.
И камни солнце жгло, горя в зените.
Теперь за вами дело, облака!
Прохладной влагой камни остудите
И всё живое щедро напоите,
И пусть дождём наполнится река.
ЗавистьЗависть —
одно из самых постоянных
несчастий человека.
Всегда найдётся тот,
кто счастливее тебя,
и ты завидуешь ему,
как всегда найдётся тот,
кто несчастнее тебя,
и он завидует тебе.
И я с ужасом думаю:
а не был бы я вполне счастлив,
никому не завидуя,
только тогда,
когда видел бы всех без исключения
(в том числе и себя)
одинаково несчастными?
Закат на двинеКогда Софии главы и кресты
Заря очертит предзакатным светом,
Тогда собор вонзится с высоты
В Двину остроконечным силуэтом.
За долгий день упарившись в труде,
Дохнёт река прохладой, чуть живая,
Потускнет солнце, тоже остывая,
Дорожкой света рдея на воде.
Затеют мошки вдоль дорожки алой
Прощальный танец солнцу и заре,
А на волне от лодки запоздалой
Запляшут блики, вторя мошкаре,
И, замедляясь плавно и нескоро,
Не нарушая сонной тишины,
Качнув кресты Софийского собора
На зыбком лоне дремлющей Двины,
Замрёт волна. Уймётся мошкара.
Лишь где-то щуку, видимо, почуя,
Вдруг рыбья мелочь брызнет врассыпную,
И вновь покой с прохладой до утра,
А завтра — зной, такой же, как вчера.
Звон колоколов
Созижду Церковь Мою, И врата ада не одолеют её.
Когда услышу ранним утром Церковный звон колоколов, Тогда весь день томленьем смутным Мой дух тревожно нездоров.
Он болен болью от сомнений, От колебаний и потерь, Он болен болью сожалений, Что так узка спасенья дверь,
Что широки ворота ада – Не сокрушить без церкви их, Без веры мы всего лишь стадо Слепых, безумных и немых.
Но этот звон – за нас молитва, Молитва дивная, без слов, С вратами ада это битва – Церковный звон колоколов. Здесь и теперьЧто нам старинные мудрые прописи, Если сегодня любой не дурак! Здесь и теперь получить мы торопимся Сонмы земных кратковременных благ.
Сколько же нас пребывает в беспечности, Не сознавая душою больной: Здесь и теперь мы в преддверии вечности, Там и потом будет мера иной.
Сколько земного душе отпускается – Знать не дано нам о том рубеже. Здесь и теперь, согрешивши, покаяться – Там и потом будет поздно уже.Зима рябине не помехаЗима рябине не помеха:
Пускай покончено с листвой,
Но гроздьям новая утеха —
Блистать под шапкой снеговой.
Зимний уютКак будто не было крутой метели —
Теперь уютный, благостный покой.
Зима такая, как мы и хотели,
Давно её не видели такой.
Вглядись и не спеши бездумно мимо:
Глаза от красоты не устают.
Краса зимы, как всё, неповторима,—
Так сохрани в душе её уют.
И все, и каждыйКогда тщетой благих попыток
Не одолеть соблазнов рать,
Когда своих грехов избыток,
Чужие ль на душу мне брать?
Но говорят отцы святые,
Что не бывает грех чужим:
В ярме греха на общей вые
В одной упряжке мы бежим.
Враги друг другу или братья —
Мы грех за всех в себе несём,
Мы все виновны без изъятья —
И все, и каждый — и во всём.
И дереву больно
И дереву больно, старея, Готовить себя на дрова… Когда умирают деревья, О чём к небесам их слова?
А я – на изломе, излёте, На грани скудеющих сил В последней, быть может, заботе – Чего бы у Бога просил?.. И если...И если мы без Бога плыли в грязном русле,
И благодати ни лучом не озарясь,—
То чьи же, как не наши души заскорузли?
На чьих руках — безбожных дел и кровь, и грязь?
И если нам с недобрым замыслом внушали:
— В эпоху новую всё старое круши! —
То чей же, как не свой, тогда мы разрушали
И Божий храм, и малый храм своей души?
И если то, с чем время справиться не в силе,
Мы сами, будто злая вражья рать,
В такой слепой осатанелости крушили,—
Кому же, как не нам, и камни собирать?
И, собирая те разбросанные камни,
Мы все — как юный отрок, так и мудрый муж —
Мы все, лишь став чисты и сердцем, и руками,
Отстроим Божий храм и храмы наших душ.
И. Н. ТомашевичуТебе, певцу, тебе, герою...
Лишив тебя всех красок мира,
Навек отняв очей восторг,
Сам Бог божественную лиру
Из недр души твоей исторг.
О, сколько славою мгновенной
Убито враз и наповал!
Ты ж голос свой, свой дар бесценный,
Трудом упорным шлифовал.
И засверкала грань алмаза,
Открылись очи у души,
И в них небесного наказа
Теперь огня не потушить.
Перед житейскою грозою
Упорство духа — твой заслон.
Тебе, певцу, тебе, герою,
И восхищенье, и поклон!
ИюльОтбушевали ночью грозы,
И тих июльский жаркий день.
Снуют глазастые стрекозы,
И пляшут блики на воде.
От равновесия в природе
Душа и мягче, и добрей.
Смотри: а там на склоне вроде
Уже цветёт вовсю кипрей.
К преподобному Сергию РадонежскомуПрощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ…
Из стихов,
приписываемых
Со всех сторон нагрянули они,
иных времён татары и монголы.
«Страна рабов…» Но мы рабы Господни,
И если русский ты, то, млад иль стар,
Не станешь ты рабом у преисподней —
Любых времён монголов и татар.
За веру нам вставать давно не ново,
Вот и сегодня воронов — куда ни глянь,
Вся Русь — сплошное поле Куликово,
Идёт духовная, святая брань.
О Сергие, смиренный из смиренных,
Благослови же вновь и меч, и щит
И помолись за души убиенных,
Кого в бою стрела не пощадит.
Как в детстве...Не это ли облако (вспомни, взгляни-ка!)
Из детства далёкого ветер принёс,
И запах (так пахла тогда земляника),
И шелест не с детства ль знакомых берёз?..
А детство — и пусть оно было нелёгким,
С обманчивым счастьем, с неладной судьбой,—
А детство, оно не бывает далёким,
Оно, приглядись, постоянно с тобой.
Как вам живётся?Где нынче те, кто учил узколобо
Историю предков, дичая, забыть?
Где нынче те, чья гордыня и злоба
Успела так много святынь погубить?
Чем же в конце-то концов отзовётся
Безумная гордость слепого ума?..
Как вам, скажите, сегодня живётся
На месте разрушенных храмов, дома?
Как вместить?«Кто без греха,
тот первый
брось в блудницу камень»,—
Вот это мы твердим с отрадой для души,
Лишь половину истины вместя веками,
Но как вместить: «Иди и больше не греши»?
Как выбрать другаНикогда за измену друзей не корите!
Как всегда, виноваты мы сами кругом.
Лучше так: выбирая друзей, посмотрите,
Кто из них может стать вам достойным врагом.
Как нам понять?Как нам понять, когда не мы в те дни кричали
Толпою оголтелою: «Распни Его!»,
Что за грехи отцов и дети отвечали
Почти от сотворенья мира самого?
Как нам понять, что ведь и нами на распятье
Отправлен Тот, Кто был невинней, чем дитя?
«Распни Его!» над нашим родом, как проклятье,
Висит и два тысячелетия спустя.
Как нам понять, что этот грех неизбываем,
Когда Спаситель принят как незваный гость,
Когда Ему мы и сегодня забиваем —
Безумные — в живую рану новый гвоздь!
И каждый гвоздь — наш каждый грех без покаянья,
А нераскаянных грехов с души не снять.
Кому ж тогда готовим вечные страданья?
О, как же это нам, сегодняшним, понять?
Как ни странно...Мне душу растлили, измызгали
Прогнозами бед и потерь,
Добили меня катаклизмами —
Я стал словно загнанный зверь.
Я думал, не веруя в лучшее:
Живём, как над бездной вися,
Довольно нелепого случая —
И жизнь остановится вся.
Я столько страдал по наивности
(Что делать, умнеешь не вдруг),
Авансом страдал, что не вынести
Грядущих потерь и разлук.
Теперь не веду бухгалтерии,
Утратам утративши счёт.
Потери идут за потерями,
А жизнь, как ни странно, течёт.
Как себя преодолетьВсегда и всем даётся крест по силам:
Неси — на Бога нечего роптать!
Тогда зачем же становлюсь унылым,
Ещё не всё успевши испытать?
Хоть нелегки былые испытанья,
Всегда страшнее те, что впереди.
Слабея духом и боясь роптанья,
Я всё прошу: «О Боже, пощади!»
Но мне просить бы вовсе не пощады,
А только сил, чтоб далее терпеть.
Мне за себя с собой бороться надо,
Но как себя в себе преодолеть?
Кем соблазняются дети?
А кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы потопили его во глубине морской.
А кем соблазняются дети Приманкой коварных затей? И кто умилённый свидетель Разгула бесовских страстей?
Кому это служит реклама, Из чьих она кормится лап И клином вбивает с экрана В мозги бездуховности кляп?
И кто со словами чужими Суётся в наш календарь, Чтоб нам даже Родины имя Не вспомнить, не глядя в словарь?
И кто вроде шуткой невинной, Но пагубной детской душе – Отравной волной хеллувинной Добрался до школы уже? Князь ВладимирНе мысля стать крестителем Руси,
Какой искал он славы и победы,
В безумной злобе кровью оросив
Безвинный город-вотчину Рогнеды?
Чего искал?.. Едва ли и ему
Открыто было Божье попущенье,
Когда очами и душой во тьму
Он впал, не помышляя о прощенье.
И лишь войдя в крестильную купель
И весь народ к тому же призывая,
Увидел то, чего не знал досель,
Преображенным духом прозревая.
Тогда, узрев не только свет и высь,
Но мрак и бездну своего паденья,
Он, может, сам себе сказал: «Молись
И кайся — только в том твоё спасенье!»
Не видится ли тут урок для всех:
От Бога никогда не отрекайся,
Какой бы тяжкий ни свершил ты грех,
Превысь его добром, молись и кайся!
Когда мне говорят...Когда мне говорят,
что любовь к Отечеству
воспитывается не только гордым знанием
о достижениях и победах,
но и горькой памятью
о поражениях и бедах,
и тут же тычут в нос
позором Отечества (нередко сомнительным)
или, наоборот, назойливо жужжат в уши
славой Отечества (иногда тоже сомнительной),
когда мне говорят,
что на нас никто не собирается нападать,
что патриотизм — последнее прибежище
подлеца,—
я хочу спросить:
«Господа-товарищи, братья и сёстры!
Кого вы воспитываете? На что надеетесь?
Кто вас будет защищать?»
Когда человек упрекает Бога...Когда человек упрекает Бога
в жестокости, в несправедливости,
в допущении зла,
то этим самым он
переворачивает всё с ног на голову,
то есть незаметно для себя
пытается создать Бога
по своему образу и подобию,
забывая о том, что сам создан
по образу и подобию Божию,
но, как и прародители (Адам и Ева),
бывает подвержен
диавольскому искушению.
Концертный хор в концертном залеМоё сужденье — не укор,
И в судьи я гожусь едва ли,
Когда ценю церковный хор,
Но в храме — не в концертном зале.
У сцены свой закон и лад,
И лад, не с храмом сообразный.
А в зале разве не сидят,
Как правило, с душою праздной?
И тот же хор как бы не тот,
Когда его на сцену ставят.
Когда для праздных он поёт,
Не праздно ль он и Бога славит?
Куликовский триптих
Мне тяжела броня кольчуги, Но по руке мне сталь меча. И положу я жизнь за други, Коль битва будет горяча.
Варфоломей, принявший постриг, Вторым видением своим Прозрев грядущий ратный подвиг, Своё ты имя свяжешь с ним.
На бранном поле Куликовом Пребудут славою в веках Твоё напутственное слово И меч у воина в руках.
Войдут в Москву победным строем Все те, кого твой крест хранил. Земля Москвы воздаст героям, А там героем каждый был.
Потом, оплакавши утраты, Оставит в памяти она Не неизвестного солдата, А двух монахов имена.
Москва! Как много в этом звуке Для сердца русского слилось…
Я люблю этот город вязевый, Пусть обрюзг он и пусть одрях, Золотая дремотная Азия Опочила на куполах.
Спишь, золотая дремотная Азия? Спишь… А Европа тебя погребла, Наглой рекламною грязью измазала Даже святые твои купола.
Веры и правды была ты столицею, Но за грехи лишена божества. Выглядишь ты вавилонской блудницею: Телом роскошна, душою мертва.
Мёртвой душе невозможно покаяться, Мёртвой душе господин – сатана. Мёртвые души легко покупаются, И продаётся в рассрочку страна.
О, прокляни эти дни окаянные! Духом воскресшим покличь за собой! И не стыдись своего покаяния, Стань, как была, путеводной звездой. Легко ли вам?
Легко ли вам, покинувшим юдоль Земных мытарств и в срок, и поневоле, Легко ли вам смотреть на нашу боль – На боль ещё не знавших вечной боли?
Земного ада жертвы и творцы, Мы не страшимся истинного ада – То за слепым бредущие слепцы, То дико обезумевшее стадо.
Когда ж бесповоротно и всерьёз Наш краткий век, наш день земной померкнет, Зальём ли морем покаянных слёз Мы тьму грехов – от мелких и до смертных?
А всё, что накопили про запас, Не обернётся ль прахом, горсткой пыли?.. Легко ли вам, ушедшим, видеть нас Таких, какими вы когда-то были?.. ЛетаргияИдя стезёю христианства,
Избрав к спасенью верный путь,
Нам сохранить бы постоянство,
Не отступить, не повернуть.
Но мы, духовного взыскуя,
Рискуем встретить на пути
Отнюдь духовность не такую,
Какую думали найти.
Мы с благодатью разминуться,
Казалось, были не должны,
Чтоб носом к носу не столкнуться
С тлетворным духом сатаны.
Дух лжепророчеств, лжеучений,
Дух революций и реформ,
Нам через край воздав мучений,
Поверг нас в сон, как хлороформ.
Душа и разум сном объяты,
Нечистым, омертвелым сном.
Встают восходы и закаты,
Но мы от сна не восстаём,
Не зрим духовными очами
Ни благодати, ни Христа.
Коль мы не с Богом, кто же с нами
И в рабство чьё душа взята?
Очнёмся ли от летаргии
Душой, узревшей чистоту,
Душой, готовой к литургии —
К сопричащению Христу?
ЛилияБелая лилия, белая лилия,
Тёмной воды глубина...
Что же, красавица ты сиротливая,
Что ты тоскуешь одна?
Или, мечтой недоступной измучена,
Стала сама недоступною ты?
Быть одинокою, быть невезучею —
Это ли доля твоей красоты?
Белая лилия — лодочка белая,
Взять бы тебе да уплыть!
Только тебя привязала у берега
Крепкая-крепкая нить...
Мария
8 января Собор Пресвятой
Хоть милости этой я вовсе не стою Со всеми грехами моими – Горит надо мною небесной звездою Воистину звёздное имя.
Я с именем этим и в стуже, и в зное, В печали, и в редком веселье, Я с именем этим покину земное, У неба взыскуя спасенья.
И, может, спасая, мне душу обнимет – Сегодня ли, завтра умри я – Скромнейшее имя, славнейшее имя, Святейшее имя – Мария.
Мизантропический взгляд на HOMO SAPIENSИз праха — в прах. Мелькнёт мгновенной тенью
И самый гениальный из людей,
Служа уму, не веря Провиденью,
Себе же враг, губитель и злодей.
В своих непостоянствах постоянный
И совестью калека из калек,
Из твари всей он самый окаянный —
Сомнительно разумный человек.
Он сам себя съедает понемногу
С безумною гордыней на челе!..
Надолго ли — известно только Богу —
Такое непотребство на Земле.
Мирская властьПравителей бранить охотников так много,
А нам бы уяснить: любая власть от Бога.
Её приемлем с миром или не хотим,
Её поносим гордо или рабски чтим,—
Всё потому, что ждем от власти попеченья,
Не мысля, что она нам Божье попущенье.
За то, что мы в сердцах своих лелеем грех,
За то, что совесть наша из одних прорех,
За то, что зло на трон не сами ли венчаем,
И вот: чего достойны, то и получаем.
Моей берёзеИ вроде некстати, и вроде не к случаю
(Такое, наверно, знавали и вы)
Вдруг вспомнил из детства берёзу плакучую
И ласковый шелест прохладной листвы.
Так много мечталось, так мало исполнилось,
А те, что не взяты, не взять рубежи.
Так много забылось, а если и помнилось,
То помнилась эта берёза во ржи.
Наверно, забвению неумолимому
Подвластен не каждый утраченный час,
Дано-таки помниться всё же любимому,
Как любящим помнить забывчивых нас.
Обижу ль кого-то и зло, и нескладно я,
Обиду ль кому-то прощу, не виня,—
Спасибо, берёза моя ненаглядная,
За то, что любого ты любишь меня!
Моему Ангелу-ХранителюНе гадалось такое, не снилось Даже чёрной моей тоске: Всё рассыпалось, развалилось, Значит строилось на песке.
Добрый Ангел мой, что я наделал, Отрешась твоих белых крыл! Видно, чёрными крыльями демон Мою душу затмил и накрыл.
Кто ж со мной средь поверженных зданий Не смыкает скорбящих вежд Над руинами ожиданий И над прахом моих надежд?..Моим современникамГлавная наша проблема — это до-
живающее поколение.
Мой вам поклон, мои живые современники,
За ваш какой ни есть, но мужества запас,
Когда такие фирмы нынче вяжут веники,
Чтоб вслед ушедшим шибче вымести и нас.
Поклон за то, что вы, не молодясь, состарились,
Поклон за то, что вы такие же, как я:
Одним морозом жглись, одним и солнцем жарились,
И потому мы все по времени друзья.
Поклон тебе, и наше время уходящее,
И как и сколько в новом жить бы ни пришлось,—
Дай Бог как должное принять нам настоящее,
А настающее — без ропота и слёз.
Молю Тебя
Молю Тебя, Подателя надежды, Молю Тебя, Зиждителя земли, Воззри на нас, подъяв Святые вежды, И грешным нам прощенья ниспошли.
Пошли спасенье нам, рабам неверным, Рабам страстей, рабам слепой судьбы, Забывшим в самомнении безмерном, Что мы, о Боже, лишь Твои рабы.
Из рода в род, народу от народа Спеша греховный опыт передать, Из мрака зла мы не нашли исхода, Одна надежда – Божья благодать.
О, как взыскуют души исцеленья, Устав от бренной службы у телес. Не зря ж во имя жизни, а не тленья Поправший смерть Христос воскрес! Моя звезда
В глухой ночи на чёрном горизонте,
Меж тёмных туч и в ясной вышине,
Пока живу, звезды моей не троньте:
Моя звезда сияет только мне.
Мне без неё ни счастья, ни удачи,
Мне без неё ни неба, ни земли.
Где б ни был я, мой путь всегда означен
Её лучом, сияющим вдали.
Моя звезда со мною не погаснет,
Когда найду последний свой приют.
Хоть мне она сегодня всех прекрасней,
Её своей другие назовут.
Продлить свой век никто из нас не в силах:
Придём на миг — уходим навсегда...
Над сонмом дней то ясных, то унылых
Свети живым,
На выставке цветовО, сколько выдумки запечатленной!
Что ни букет — свой стиль и свой резон.
А надо всем невольный запах тленный,
Но вроде им никто не поражён.
Мы рвём цветы. Нам их губить не странно,
Чтоб прихотливый вкус потешить свой,
И выдумана нами икебана
Во имя красоты, но неживой.
О красоте погубленной жалея,
Но праздно, как и все в конце концов,
Смотрю и я, как будто в мавзолее,
На всё ещё роскошных мертвецов.
На опушкеНе слышно голоса кукушки,
Покой и сушь. И тишина...
Куда-то спрятались лягушки.
Трава пожухла на опушке,
И пахнет сухостью копна.
На повороте летаУсталый зной тускнеющего лета
К утру росой холодною омыт,
Рябины гроздь как осени примета
Всё ярче в тёмной зелени горит.
Давно уже кукушка не кукует,
Закрыв свой летний камерный сезон.
И грибники все чащи атакуют,
Их крику вторит сосен перезвон.
На пороге
Блажен, кто вовремя решился Себя готовить в мир иной, А я его всегда страшился, Хоть я и в этом не родной.
И вот стою я у порога, Не зная, что теперь начать И сколько мне по воле Бога Ещё оставлено стоять. На рождество Иоанна Крестителя
Ему от Бога порученье – Спасителю Предтечей быть, Ему дано обряд крещенья Над Сыном Божьим совершить.
Ему назначен будет Богом Короткий, но нетленный путь – В служенье праведном и строгом Людей ко благу повернуть,
Ко свету благодати Божьей, На землю явленной Христом, Ему в миру, объятом ложью, Быть указующим перстом
И зло под всяческой личиной Изобличать, служа кресту, И подтвердить своей кончиной Свою святую правоту. На то молитва нам данаЯ одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
Кто сердцем чист, кто сердцем грешен —
Судить ли нам себя самих,
Пока Творцом не будет взвешен
Наш каждый шаг, наш каждый миг?
Кого-то мучат прегрешенья,
Кому-то вроде всё равно,
А кто сподобится прощенья —
Об этом знать нам не дано.
Но нам дано слезой омыться,
О нераскаянных скорбя,
Но нам дано за всех молиться:
И за других, и за себя.
И если сердце — поле битвы
Добра и дьявольских затей,
То наша крепость — жар молитвы
И укрощение страстей.
Чтоб, наши души не присвоя,
Отстал, стеная, сатана,
На то спасение святое —
На то молитва нам дана.
Над ПолотойПо преданию, в городе Полоцке самые
сильные грозы случаются над местом
древнего капища Перуна на левом берегу реки
Полоты, обходя стороной православный
храм Спаса на правом берегу.
Дневной жары ушла истома,
Но не смыкает сон ресниц.
За Полотой раскаты грома
И полыхание зарниц.
А ночь темна, а ночь безлунна,
Лишь блещут волны Полоты,
Когда над капищем Перуна
Сверкают стрелы с высоты.
Стихия мечется, беснуясь,
Как будто в замкнутом кругу.
Но тихо в храме одесную
На православном берегу,
Оставя бурное, мирское,
В блаженной кротости души,
Прося прощенья и покоя,
Там кто-то молится в тиши.
НадеждаЖивут и без веры на свете,
Живут иногда без любви,
Но, если надежда не светит,
Попробуй хоть день проживи.
Не раз обжигался я прежде,
Приняв за реальность мечту,
Но всё же я верю надежде,
Её безоглядно я чту.
Не жить мне, надежды не чуя,
Тогда мне и радости нет.
Упрямо надеясь на чудо,
Встречаю я каждый рассвет.
И жив я мечтою одною,
И нет мне отрадней мечты,
Что будет надежда со мною
До самой последней черты.
Нам помнить и тех, кого мы и не зналиРаздумья возле памятного знака
на месте расстрела фашистами
советских военнопленных и мирных граждан
у стен Спасо-Евфросиниевского монастыря
в городе Полоцке
Во дни поминальные как расцветает
Любая могила: венки и цветы!
И тихое кладбище приобретает
На месте покоя черты суеты.
А тот, кто теперь у могил суетится,
Пришел ли вчера со смирением в храм,
О всех упокоенных чтоб помолиться,
Чтоб всех помянуть в благовременье там?
Венки и цветы и на братских могилах
С имёнами павших и так, без имён.
Узнать поимённо мы всех и не в силах,
А именем каждый ведь был наделён!
Со скорбью гляжу на надгробные плиты,
Увы, безымянных бессчетных могил.
В могилах, быть может, условно зарыты,
Кого лютый зверь не условно сгубил.
А лютого зверя зловещее имя
Сокрыто от грешных за цифрою шесть.
Его познаём лишь костями своими,
Умом же пока не раскрыть и не счесть.
Погибли не все как борцы, как герои,
Погибли, и подвига не соверша.
Но смерть, даже лютая,— дело второе,
Важнее другое: где будет душа?
Душой же не всяк из растерзанных зверем
Любовь, и надежду, и веру постиг,
Но мы-то надеемся, любим и верим,
Как нам не молиться перед Богом за них!
Нам, привыкшим жить в постоянной борьбе...Нам, привыкшим жить в постоянной борьбе,
победа кажется целью и смыслом жизни,
но признать своё поражение
иногда бывает важней,
чем одержать победу.
НапоминаниеРябина зацвела — лето началось,
Рябина покраснела — лето кончилось.
Когда доймёт жарой несносной лето,
Браня его, попробуй увлекись —
И тут же непременно встретишь где-то
Рябины подрумяненную кисть.
И как тогда тревожно не очнуться:
Ведь это году скоро поворот,
Теперь едва успеешь оглянуться,
Как вот она и осень у ворот.
Ругаем всё, что вроде надоело,
Потом жалеем, что оно ушло.
Бранить бы, так сказать, для пользы дела,
А то, как правило, себе ж назло.
НастроениеКогда мы говорим,
что настроение зависит от многого,
а многое зависит от настроения,
что настроение —
дело сложное, тонкое и многообразное,—
когда мы так говорим,
то не пытаемся ли себе в оправдание
усложнить то, что на самом деле просто?
Ведь настроение —
это предрасположенность души,
её нацеленность, её настроенность
на добро или на зло.
А настройщик у нашей души
только один,
один из двух,—
или ангел света,
или ангел тьмы.
Не отними!
Волхвам, ведомым новою звездою, Был явлен Тот, Кто станет меж людей Любви и веры Истиной Святою, Людьми ж распят Он будет, как злодей.
И в этой жертве – наше искупленье, Но что ж? Свободой воли наделён, Наш мир из поколенья в поколенье Гордыней прежней снова ослеплён.
И два тысячелетия не много Умом и совестью дарили нас. И, принимая идола за Бога, Мы отвергали Бога столько раз.
Хоть недостойны мы свободной воли, Как недостойны зваться и людьми, – Призри нас, Боже, во земной юдоли, Надежду дай, ума не отними! Не по заслугамКогда судьбу виним и ноем,
То это вера в нас слаба:
Никто не послан в мир изгоем —
От господина до раба.
Хотим ли больше благ иль чести,
Иль, что имеем, тем живём,—
Мы в этой жизни все на месте,
И каждый точно на своём.
А наши блага и страданья
Не по заслугам нам даны —
Они даны как испытанье,
Насколько в вере мы сильны.
Не суйся!Душу раскрыл в ожиданье вниманья?
После рыдал от обиды в тиши?
Что? И опять не нашла пониманья
Жажда наивно открытой души?
Чтоб не страдать от бесплодных усилий,
Мудрости вовсе не надо большой,
Просто не суйся, когда не просили,
Очень ты нужен с открытой душой!
Только ли ты изнываешь от жажды
Понятым быть? На кого же пенять?
Умный ошибки не сделает дважды…
Это не раз мне давали понять.
НежностьЕсть в русской природе
усталая нежность.
Опасаясь подвергнуть огласке
Сокровеннейших чувств чистоту,
Поотвык я от искренней ласки
И достоинством нежность не чту,
Разве что иногда на природе
На исходе осеннего дня
Эта нежность, ненужная вроде,
Растревожит зачем-то меня.
НекрасовТот сердца в груди не носил,
Кто слёз над тобою не лил.
Волей Божьей став печальником
Бедной матушки-Руси,
Не был он святым молчальником:
Согрешал и в словеси.
И в делах не раз потворствовал
Лжепророкам, веря им,
Но в грехах он не упорствовал —
Был раскаяньем томим.
Если падал, спотыкаяся,
То за совесть, не за страх
Он страдал, открыто каяся
Даже и не в тех грехах.
Знаем ли, какою мерою
Мерил он земной свой путь
И с какой надеждой-верою
Припадал к земле на грудь,
Чтоб она, его взрастившая,
Словно мать, не помня зла,
Безупречно всё простившая,
Сына в лоно приняла?
Может, чая оправдания,
Болью съеденный вконец,
Принял он венец страдания —
Искупления венец.
Но мы живемОни ушли, не зная нас,
Надеясь: будет время лучшим.
А нам не ладен каждый час:
Нам всё не так, что ни получим.
И как свой век ни назовём —
Абсурдным или сумасшедшим,—
Но мы живём, но мы живём,
И мы обязаны ушедшим.
Ностальгия
Всё смотрел, как тоскуют другие По умчавшимся юным летам… Вот и сам заболел ностальгией – Не по юности, а по мечтам.
Не по мне возрастная нервозность: Не успел – наверстай, поспеши! И опасен мне вовсе не возраст, А страшна омертвелость души.
Всё скучней мне и вещи, и лица, Да и сам я – скучнее не стать, И душа не рискует молиться, И душа не дерзает мечтать.
А душа без мечты – в летаргии, Без молитвы душа в пустоте. Вот и мучит меня ностальгия По утраченной где-то мечте. О грехахДана грехам для виду сладость,
Чтоб души слабые прельщать,
Но скрыта гибельная гадость
И сатанинская печать.
Кому цель жизни — лишь услада
И непонятно слово «грех»,
Тому отверсты двери ада
В конце земных его утех.
И кто в соблазне по незнанью
Греха не видит своего,
Тому едва ли к оправданью
И всё незнание его.
Но, может, самая большая
Души податливой вина,
Когда, безвольно согрешая,
Свой грех предвидела она.
О молитве
Учитесь властвовать собой.
Когда в привычном жизни ритме Я ощущаю лёгкий сбой, То прибегаю не к молитве – К уменью властвовать собой.
Когда ж сведёт беда большая Моё умение к нулю, Кого тогда я вопрошаю И о спасении молю?.. Об одном обычаеСобравшись в застолье во имя желудка,
Добро б, не кривляясь, попить и поесть,
Но как же обычай? Обычай не шутка!
Нарушить его даже вроде бы жутко:
Свои ритуалы у пошлости есть.
Пошлейшие тосты со звоном бокала,
Пошлейший жаргон остряка-тамады.
А людям подпившим и этого мало,
А людям подпившим всегда не хватало
Ещё и скандала из-за ерунды.
Кому-то по вкусу старинный обычай,
Так что ж, ему все подчиняться должны?
И всё соблюдать с туполобостью бычьей,
Боясь нарушения мнимых приличий,
Не лучший обычай родной старины?
ОбидаОбида вспыхнет, как берёста,
Тогда попробуй потуши!
Да, погасить её непросто,
Но можно — кротостью души,
Своим обидчикам прощая,
Прощая другу и врагу
И зло смиреньем укрощая,
И мне бы так, но не могу.
Я утешаюсь не прощеньем:
Блуждая в злобе, как во тьме,
Постыдно упиваясь мщеньем,
Хоть, слава Богу, лишь в уме.
ОблакаМеня гнетёт безоблачное небо:
Чужда душе пустая глубина,
Напрасно взгляд, тоскуя, ищет, где бы
Себя утешить радостью сполна.
Я жажду облаков разнообразных,
Они несут меня, как паруса.
Тогда и в сердце расцветает праздник,
И ангелов я слышу голоса.
И жизнь тогда не кажется мне в тягость,
И смерти я как будто не боюсь...
Под белым облаком, под чистым стягом
Я до конца с дороги не собьюсь.
Когда ж потом, во мраке истлевая,
Пробьюсь на свет упорством стебелька,
Пусть надо мной, как прежде, проплывают
Родные мне в той жизни облака.
Облака-пейзажуА что пейзажу радостью послужит?
Цветы, деревья, хорошо б река,
А нет реки — тогда хотя бы лужи,
Но лучше всех, конечно, облака.
ОблакоПосле бури и мрака дождливого —
Ваше время, покой, синева,
После спора задорно-крикливого —
Ваше время, простые слова.
После туч, нависавших хламидами,
Время лёгкому облачку плыть…
Не пора ли проститься с обидами
И обидчиков тоже простить?
Осени меня, облако белое,
Тихим светом мне в сердце войди,
Чтоб оно, от обид изболелое,
Без обиды стучало в груди.
ОдигитрияКогда навстречу вражьей силе
Издревле на Святой Руси
С мольбой икону выносили:
— Господь, помилуй и спаси! —
Тогда звездою путеводной
Для тех, кто в горести поник,
Всходил над тьмою безысходной
Пречистой Девы светлый лик,
И, ликом этим осиянный,
Тогда рассеивался мрак,
И, посрамлённый, окаянный,
Не раз бывал повержен враг.
Святою силой Одигитрии
Народ Руси спасён всегда —
Мамай, Наполеон, иль Гитлер,
Иль что там? Новая орда?..
Один
В крови умытыми руками Пилат закончит свой допрос. Оставленный учениками, Один возьмёт Свой крест Христос.
Не нам судить учеников: Ужасен вид креста иль плахи. Легко судить сквозь даль веков, Но кто б тогда не дрогнул в страхе?
И кто б с решимостью Петра Поспешной клятвой не увлёкся И после трижды не отрёкся, Когда б пришла его пора?
Один, терпевший до конца, Простивший всем, не зная мщенья, Христос испросит у Отца И палачам Своим прощенья. Один из вас
«Я с вами днесь в последний раз Сей хлеб над чашей преломляю: Се Плоть и Кровь Мои. И вас На крестный путь благословляю».
И, скорбно голову склоня, (Таким Его ещё не знали): «Один из вас предаст Меня», – И шелест возгласа: «Не я ли?»
И над солонкой две руки – Рука Христа, рука Иуды. Вокруг – пока ученики. И не предатели. Покуда… Опасение
Живёшь, как и все, вроде в меру греша, Не больше, по крайности, чем и другие, Пока не пробудится совесть-душа… Не впала бы только она в летаргию! Осанна!
Сегодня лишь по видимости странно, Что люди были, в общем-то, одни: И те, кто возглашал Христу: «Осанна!», И кто орал: «Распни Его, распни!»
Да тех людей судить и я не вправе, Когда и сам по сущности такой, Когда я верю силе, верю славе Земной и грешной – больше никакой.
Христа предатель не один Иуда. По злобе иль по лености души Мы все из тех. И грешный я оттуда. Кто скажет мне: «Иди и не греши»?
Учесть бы горький опыт поколений, Без Бога прозябавших на земле, Но превозмочь своей душевной лени Мы не хотим, погрязшие во зле.
А был ли век без злобы и обмана? И много ль изменилось в наши дни, Когда в моих словах звучит: «Осанна!» В моих делах: «Распни Его, распни!»?
Осеннее затишьеСмотри: на нижних ветках клёна
Вдруг луч осенний заблистал.
И листья смотрят удивлённо:
Как тут их ветер не достал?
Затишье редко в эту пору,
С утра ветрами день продут.
А эти листья с клёнов скоро
И так, без ветра, опадут.
Осенний воробейВоробей, не прельщаясь навозом,
Сыт и весел — беспечность сама!
А ты знаешь, дружок, по прогнозам
Будет лютой и долгой зима?
Вот и гуси летят клин за клином.
Где-то лето их встретит опять.
Пораскинем умом воробьиным,
Как мы будем с тобой зимовать.
От страха смерти-к страху БожиюСтрах Божий — благочестие,
боязнь греха.
Во всех делах твоих помни
о конце твоём, и вовек не согрешишь.
В земной юдоли не сыскать
Хотя бы в чем-то, хоть в немногом
Того, что можно бы считать
Бессмертья личного залогом.
Вот и страшусь в конце пути
Не оказаться наготове
Бесследно в никуда уйти
И тщусь продлить себя хоть в слове.
Ужасна тьма небытия,
Исчезновенье без остатка…
Спасёшь ли ты меня, моя
Стихов тщедушная тетрадка?
Бессмертных не было и нет,
Вот и венец творящей твари —
(Не я!) прославленный поэт —
Истлел во прах со славой в паре.
Растёт из гения лопух,
А мой финал тем паче горек,
Не усладит мой бывший слух
Потомка возглас: «Бедный Йорик!»
Когда в итоге — пустота,
И ей служил я на потребу,
То жизнь не та, и смерть не та,
И обе неугодны небу.
Тогда во мне не Божий страх,
Не страх греховности, но ужас,
Что, живши будто бы впотьмах,
Во тьму и кану, как ни тужусь.
Уйду, исчезну не спеша,
К бессмертью мнимому взывая,—
Вот чем болит моя душа,
Болит, пока ещё живая.
А мёртвым душам нет небес:
Их путь земной есть путь конечный,
И не для них Христос воскрес —
Он Бог живых для жизни вечной!
О, Бог живых! Не дай пропасть
Моей душе на грани краха,
Восставь меня из тьмы и праха,
Чтоб мне к стопам Твоим припасть
Во власти Божиего страха.
ОтражениеЕдва ль не каждый, кто встаёт
У зеркала привычного,
Себя собою признаёт
Себе не идентичного.
Смотрите: что-то вас тогда,
Когда глядитесь в зеркало,
Немного вроде (ерунда!),
Но всё же исковеркало:
Налево правое ушло —
Ничтожно изменение,
Как будто вовсе и не зло,
Но всё ж, но тем не менее...
В зеркальной глади даже храм
Подвержен искажению.
Не доверяйте зеркалам,
Не верьте отражению!
Памяти Иоанна Крестителя
Извивается в танце змеёй Саломия, Похотливые взгляды по телу скользят. Здесь, на пиршестве в честь искусителя змия, Непорочным не будет ни танец, ни взгляд.
И ужасною станет за танец награда, И напомнит жестокостью Ирод отца, И коварством запомнится Иродиада, И наполнятся скорбью простые сердца.
Вот, со страшною ношей боясь оступиться, Бледный стражник шагнул на проклятый порог. Им по прихоти неукротимой блудницы Обезглавлен в темнице Предтеча-пророк.
Веселятся погрязшие в злобе и в блуде, Но от кары всевышней не спрятаться им. И глядит голова Иоанна на блюде Беспощадно-пророческим взором своим. Перегрузки
Мы страдаем от перегрузок: желудка – пищей, сердца – страстями, ума – гордыней. И не в избытке У нас лишь совесть. ПилигриммДа, правды нет в ногах,
В путях и перепутьях.
Шагая наугад,
Я столько перепутал.
Довольно мне тревог
И жизни нехорошей!
Усталый от дорог,
Я посох свой заброшу.
С разбитых башмаков
Не отряхнувши праха,
Швырну их далеко
Без жалости и страха.
И захочу я сесть
(Конечно же, не в лужу),
И заживу, как все,
Не лучше, но не хуже.
Тем буду и спасён
И накажу потомкам...
Какой противный сон!
Вот посох и котомка!
По страницам жизни преподобной Евфросинии, игумении Полоцкой
На княжьем дворе, где речушка Бельчанка
Проворною змейкой сбегает к Двине,
Живёт Предислава, княжна-полочанка,
Растёт-подрастает на радость родне.
Глаза у девчурки — две искорки света,
В них вера святая и светлый порыв,
Любовию к Богу в ней сердце согрето
Едва ль не с младенчески ранней поры.
Она не такая, как сверстники-дети.
Родным и знакомым пока невдомёк,
Что рано у Бога она на примете,
Что пламенем вспыхнет святой огонёк.
В забавах подружек утехи ей мало,
Утехи ей мало и в играх с сестрой,
Ей в радость перо, чтоб усердно писало
За буквою букву, строка за строкой.
Ей в радость духовные мудрые книги,
Она по уму своих сверстниц взрослей,
Не в тягость ей пост (как потом и вериги),
Отрада в молитве является к ней.
Является к ней и всё крепнет стремленье
Уйти в монастырь от соблазнов мирских,
Но тут-то отец принимает решенье:
На выданье дочка, ей нужен жених.
В ту пору девичество рано кончалось
Крестьянских ли, княжеских ли дочерей:
И в куклы едва ли она наигралась,
Как тут уже, смотришь, жених у дверей.
По княжествам многим молва прокатилась,
Что в городе Полоцке чудо-княжна,
Что в ней неземная краса воплотилась,
Что ей не по возрасту мудрость дана.
И вот, чтобы с юной княжной породниться,
На княжеский двор устремились чредой
(Поставить их в ряд — вот была б вереница!)
То княжич, то князь, всё народ непростой.
У нашей княжны к женихам уваженье,
Но всем от неё безотрадный ответ,
На каждое честное их предложенье
Звучит столь же честное, твёрдое: «Нет!»
Сама же себе говорит Предислава,
Со скорбью переча желанью отца:
«Противлюсь семье не от гордости нрава —
Противлюсь мирскому по воле Творца.
Нет в сердце моём сожалению места.
Что слава мирская? Одна суета!
А если же я, как считают, невеста,
Пусть буду невестой — невестой Христа».
И тайно от всех, не желая огласки,
Уйдёт потихоньку она в монастырь,
Там примет её, впрочем, не без опаски
И первый духовный её поводырь.
А тот поводырь — ей по духу родная
Игуменья, дяди Романа вдова.
И, юную деву к себе принимая,
Вначале ей скажет такие слова:
«Отец твой, дознавшись и в ярость впадая,
Обрушит свой гнев прежде всех на меня.
Я это стерплю. Но ведь ты молодая,
Тебе ль устоять, твёрдость духа храня?»
И вот как ответит ей мудрая дева:
«Не дорого мне, что от мира сего,
Страшусь одного лишь Господнего гнева,
Но вовсе не гнева отца моего.
Отец мой земным чересчур озабочен —
Мехи наполняет, не видя в них дыр.
Наш видимый мир кратковремен, непрочен,
А вечен и прочен невидимый мир.
И к горнему миру во ангельском чине
Хотела б и я, послужив, отойти
При мирной своей непостыдной кончине.
Наставь же меня ты на этом пути!
И благослови ты моё постриженье,
И именем новым отныне зови,
То имя мне будет дано для служенья
Великому делу Христовой любви.
И мы, черноризицы, сёстрами будем,
Не праздно мы станем в обители жить —
Послужим-потрудимся Богу и людям.
Я, кажется, знаю, чем буду служить».
И вот Евфросиния (имя такое
На подвиг подвижнице новой дано)
Берётся за книжное дело святое,
По тем временам было тяжким оно.
Нам кажется странным, как раньше писали,
Пергамент держа на весу, на руке,
Как будто столов и пюпитров не знали,
Чтоб всё для письма разложить на доске.
Представьте: пергамент лежит на ладони,
А локоть в колено упёрся слегка,
И в позе такой, в неудобном наклоне
Другая старательно пишет рука.
Спина отнимается, руки немеют,
И это не час и не день, а года!
Какие мужи, даже в силе, посмеют
Взвалить на себя это бремя труда?
Она же на хрупкие плечи возложит
И тяжкий сей труд и другой непростой,
Когда, став игуменьей, вскорости сможет
И храм заложить над рекой Полотой.
С тех пор и доныне спасает обитель
Во славу Спасителя строенный храм,
А крест Евфросинии — мира хранитель,—
Исчезнув, опять возвращается к нам.
При храме устроит она мастерские —
Скриптории для переписчиков книг.
Хоть дорого стоили книги такие,
Но спрос всё равно повышался на них.
Не зря переписчики дружно старались,
Постом и молитвой в трудах укрепясь.
От них Божьим словом умы просвещались:
И старец, и отрок, и пахарь, и князь.
Доходы ж от книг шли на доброе дело —
На храмы, на нищих, на Божьих сирот.
А этого, может, княжна и хотела,
Когда Предиславой жила без забот.
И шли к Евфросинии все за советом:
Князья, и бояре, и страждущий люд,
И всех просвещала Божественным светом,
За что и поныне ей славу поют.
Шли годы в заботах, трудах и молитвах.
Не раз Евфросиния словом любви
Смиряла князей, не давая им в битвах
Решать свои споры на братской крови.
И, в храме навечно свой крест полагая,
Его завещает для мира беречь,
И нам завещает она, преблагая,
Любовь и согласие, крест, а не меч.
Сама же идёт ко Священному Гробу —
Ко Гробу Господню в Иерусалим —
И просит молитвенно Господа, чтобы
Вознёс её душу к пределам Своим.
И к горнему миру у Гроба Господня
Она отошла, как приблизился час,
Но с нами незримо она и сегодня —
Пред Богом заступница — молит за нас.
Святая Земля приняла благосклонно
Нетленное тело усопшей святой,
Чтоб после вернуть его в отчее лоно —
В родной монастырь над рекой Полотой.
Шли годы. Случались и годы лихие,
Неся разоренье, забвенье и страх,
Но всё ж на пути у безбожной стихии
Вставал монастырь, и поверженный в прах.
И вновь он обрёл, возрождённый из праха,
И мощи святой, и воссозданный крест,
И вновь собирает свободно, без страха
Во славу Господню Христовых невест.
Подорожник
Цветы и травы есть поярче, подороже, Но, разноцветье пышное, меня прости: Я с уважением встречаю подорожник, Растущий там, где вроде нечему расти.
Животные его, похоже, что не любят И не включают в ежедневный рацион, Небрежными ногами попирают люди. Зачем же он тогда на жизнь благословлён?
Затем, что б в роли заурядного лекарства Поправить нам слегка расстроенный живот? А может, кто-то просто мудро, без лукавства, Его примером учит нас и бережёт?
Когда тоска и горечь дней пустопорожних Недобрым замыслом сознанье обожгут, Тогда бы вспомнить тот живучий подорожник – Его соцветий стойкий и упрямый жгут. ПоединокПора начинать. Обоюдно готовы
Полки православных и ханская рать.
Побито копытом гнездо куликово,
Летит вороньё на костях пировать.
Любимец кровавый татарского хана,
Гордыню потешить готов Челубей.
Куражится он возле русского стана,
Звеня и сверкая бронёй до бровей.
Проверил копьё и надежность подпруги:
Когда-то был воин монах Пересвет,
А нынче ни шлема на нём, ни кольчуги,
Он схимою чёрной покрыт и одет.
Пора начинать. И в жестоком разгоне
От русских один и один от татар
Рванутся навстречу. И копья и кони
Сшибутся в один смертоносный удар.
Пока горит свеча
Неужто близок час И мрак нас сокрушил? И не горит свеча, И верить нету сил?
Не вечным ли узлом Завязаны хитро Наглеющее зло И робкое добро?
Один другому враг, Живём мы, как в бреду, Не ведая добра, У зла на поводу.
Апостолами лжи Мы загнаны в тупик, Мы сдали рубежи, Нас ловят, как слепых.
Мы плачем по ночам – Кто тихо, кто навзрыд… И всё ж горит свеча, Во тьме свеча горит!
Начало всех начал, На чём весь мир стоит, – Ещё горит свеча, Свеча любви горит. Полоцкая СофияСквозь мглу блужданий и раздора —
Духовно страждущим опора,
Векам свидетель и судья —
Плывёт Софийского собора
Лилейно-белая ладья.
Попытка оптимизмаЧто клеветать на непогоду?
Она — во мне.
Как жить, когда отчётливо поймёшь,
Что все твои несчастья, неудачи —
В тебе самом, да, только лишь в тебе?
Как дальше жить? Но всё же нет, постойте!
Ведь если всё во мне и прав монах,—
То в ком тогда мои и счастье, и удача?..
Пора листопадаЗашуршали опавшие листья,
Потянуло дымком от костра.
Медлит солнце на землю пролиться,
Его ласка теперь не щедра.
Осень, осень... Пора листопада.
Мне ушедшего лета не жаль.
Хоть взгрустнуть бы, наверно, и надо,
Да уж так надоела печаль!
Пусть уходит, что было любимо
(Всё же было любимо оно).
Значит, жизнь не протопала мимо,
Значит, было и счастье дано.
Осень, осень... Подводим итоги.
Что-то пишем, а что-то в уме...
Осень, осень... Зима на пороге.
Ну так что же! Привет и зиме!
Последняя точкаЭто ли счастье:
по крохам, в рассрочку?
Лучше не надо,
обратно возьми!
Здесь и поставим
последнюю точку,
где ещё можем
расстаться людьми.
ПоэзияВсякая красиво высказанная мысль
уже есть поэзия.
Мы говорим:
Вера, Надежда и Любовь —
Три дочери одной матери
Софии, то есть мудрости,
И тут же хочется добавить:
если бы у неё была ещё четвёртая дочь,
то имя ей было бы
Красота, то есть поэзия.
Права человекаИ не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
А кем они даны,
и что они такое сегодня —
так называемые права человека?
Сегодня
это право убивать —
и считать себя миротворцем,
это право грабить —
и не быть наказанным,
это право блудить, растлевать —
и не стыдиться.
А сильные мира сего
ещё и клянутся
соблюдать права человека,
клянутся на Библии —
на той Священной Книге,
из десяти заповедей которой
ни в одной
ни слова
о правах человека,
а только о его обязанностях:
не убий, не укради, не прелюбодействуй…
Не значит ли это,
что перед Богом
у человека нет и не может быть
никаких прав,
а только обязанность —
быть человеком,
по образу и подобию
своего Творца?
Преподобной Евфросинии, игумении Полоцкой, наша молитваПолоцку-граду ты ангел-хранитель
В облике светлой и мудрой жены.
Твой, Евфросиние, крест и обитель
Промыслом Божиим возрождены.
Мати-заступнице наша святая,
Радосте всей Белорусской земли,
В каждом из нас по любви обретая
Чадо своё, ты о чадах моли,
Господа Бога моли о заблудших,
Ангелом светлым за нас предстоя.
Самым ничтожным и лучшим из лучших —
Нам во спасенье молитва твоя.
Проспавшая сиреньРасцвёл жасмин, за ним — и липе скоро,
Но у природы что-то набекрень:
В глухой тени у ветхого забора
Проснулась вдруг проспавшая сирень.
И, возвращая взгляд к сиянью мая,
Хотя уже зелёный сумрак густ,—
Цветёт, у лета время занимая,
Один-единственный сирени куст.
Простые пастухиСпешат волхвы, в ночи ведомые звездою,
Спешат Царю царей преподнести дары.
И пастухи к пещере робкой чередою
Идут, не дожидаясь утренней поры.
А что в конце пути увидят те и эти —
Простой народ и многомудрые волхвы?
Увидят то, что на века на белом свете
Пребудет в Книге книг и на устах молвы.
Ни пелены, ни колыбели для ребёнка,
Ему постель — в овечьих яслях сена клок,
Здесь у Него, как у бездомного ягнёнка,
В прибежище для стад — смиренный уголок.
В пещерном холоде, ещё не обогретом
Дыханием овец и прочего скота,
Сгустится ночь, как и всегда перед рассветом,
Но не с зарёй вертеп покинет темнота.
Когда росой ночные пастбища оденутся,
На водопой стада сойдутся у корыт,
А крестный символ — нимб над головой Младенца —
Вертеп-пещеру к их приходу озарит.
Так в мир сойдёт не вождь, не покоритель,
Каких и обретали, и теряли вновь.
Нет, это будет не воитель, а Спаситель,
В Нём мир увидит воплощённую Любовь.
А кто придет к Младенцу первым поклониться,
Неся не дань, а с покаянием грехи?
Не те ли, чьи в мозолях руки, грубы лица?
Конечно, люд простой, простые пастухи.
Прощай, сирень!Прощай, сирень! И нам пора прощаться.
Не обольщай пустой надеждой глаз.
Прощай, цветок сиреневого счастья,
Не уберёг ты от разлуки нас.
Кто был в желаньях скуп и незапальчив,
Тот не страдал, наверно, от разлук...
Пять лепестков как пять разжатых пальцев —
И наше счастье падает из рук.
Прощённое воскресеньеСреди утех своих несметных
Желаем мы утех иных.
Неудача, обида, опять невезенье —
Неладная жизнь, да менять вроде лень…
А сегодня Прощёное воскресенье,
От земной суеты очищающий день.
Мне б воле Всевышней, смирясь, покориться
Всем сердцем пристрастным, прегордым умом,
Но я не ищу ль в покаянье корысти,
Помышляя подспудно о благе земном?
На земле поскорей получить воздаянье —
Не это ли в мыслях глубоко таю,
Прощенья прося, принося покаянье,
Прощая других за вину-то… свою?
Обращая в усладу себе и обиду,
Не я ли считаю виновными тех,
У кого и прощенья прошу лишь для виду,
Опять же во имя своих же утех?
Вот и плачет душа, позабытая, плачет,
Уходить не желая в греховную тьму.
Ну а вдруг, если плачет — надеется, значит,
На совесть мою и взывает к уму?
И тогда не напрасно, душе во спасенье,
Душе, позабытой и загнанной в тень,
Сияет Прощёное воскресенье —
Нам милостью Божьей дарованный день!
Пушкинский триптих
Какой задор! Какая лёгкость!
А сколько планов и затей!
И звонкий стих свободно льётся,
И жизнь — игра, и нет смертей…
Ещё смешит хмельною речью
Антоша Дельвиг на пиру,
Но он уже судьбой отмечен
И первым прекратит игру.
И Пущин — первый друг бесценный
С лицейским прозвищем Жанно —
В иной игре уйдёт со сцены,
Судьбой и это решено.
Ещё ложатся на страницы
Рисунки ножек и голов,
Ещё певцу свобода снится,
И нет причин для скорбных слов...
Но ждёт перо руки поэта,
Чтоб начертать у края строк
Пяти казнённых силуэты
И те слова: «И я бы мог…»
С таких-то лет уже хозяйка дома!
Любовью и детьми окружена,
В его стихах навеки ты мадонна,
А просто в жизни — женщина, жена.
А в светской жизни ты царица бала,
Восторг очам повесы и царя.
И будет так, как столько раз бывало:
Измажут грязью, завистью горя.
И ты уже мишень для пересудов,
Подсмотрят в щель, переберут постель,
Но не дождутся сцен, битья посуды…
А что решит проклятая дуэль?
И вздрогнут в упряжке озябшие кони,
И где-то сорока сорвётся взахлёб,
И эхо от выстрела в чаще утонет,
И алую струйку поймают ладони,
И ствол пистолета уткнётся в сугроб.
Но снова холодную сталь пистолета,
Почти обессилев, поднимет рука.
Противник замрёт в ожиданье ответа,
И пуля ударит. Но только не это
Пребудет ответом ему на века.
Какую же всё-таки гордость-гордыню
Придётся поэту в себе победить,
Чтоб духом смиренным при самой кончине
Теперь уж в ином человеческом чине
Врага и убийцу понять и простить!
Раздумья на Преображение
В году есть дня святого приближенья Души к заветным небесам. Средь этих дней и день Преображенья Не зря Господь отметил Сам,
Чтоб мы от жизни сладко-окаянной, От бренной суеты земли В своей молитве горько-покаянной Спастись надежду обрели.
Не всем хватает мужества запаса Для покаянья выбрать час, Быть осиянным кротким светом Спаса Дано не каждому из нас.
Лишь тем, лишь тем даруется спасенье, Преображенья дивный свет, Кто восприемлет муки искупленья Как высшей милости завет.
И я молю сияние Фавора: «О, ниспошли мне благодать, Пусть не сейчас, пускай не очень скоро, Но чтоб надеяться и ждать». РассветРассвет осенний долог и несветел,
И хлещет с неба тёмная вода,
С неукротимой силой рвётся ветер,
Гудят столбы — не то, что провода.
В моей душе такое же смятенье:
О, кто же, как не я, мой злейший враг?
Не я ль считал лишь мимолётной тенью
Моих недобрых дел непреходящий мрак?
Моих недобрых дел, и слов, и мыслей,
Мне душу отягчавших столько лет!
Как жернова, они на ней повисли,
И так ненастен поздний мой рассвет.
Рискните!
Рискните-ка в споре за шаг до победы Смиренно признать за собою вину, – И пусть, вашей слабости силу изведав, Решится противник продолжить войну! Родной подъездКакой страной я б ни был избалован,
Чужое и добро мне надоест.
Я не политик — не ловкач и клоун —
Вернусь в родной заплёванный
подъезд.
Рождественская звезда
Для всех живых под небосводом Средь сонма звёзд, каких не счесть, На все века и всем народам Одна звезда – благая весть.
Над жизнью суетной и тленной, Лия свой благодатный свет, Горит звезда над всей вселенной Из глубины двух тысяч лет.
Но сколько тратится усилий, Какая дьявольская прыть, Чтоб ту звезду Христа-Мессии Иль опорочить, иль сокрыть!
И сеют смуту лжеученья Во тьме невежества и зла. У сатаны на попеченье Всем лжепророкам несть числа.
Их цели мерзки, речи лживы, Но всё ж горит звезда во мгле! Быть может, этим лишь и живы Пока что люди на земле…
Рождественская ночьПомеркли сразу прежние светила,
Преобразилась твердь небес, когда
Над старым миром новая всходила
Иного мира светлая звезда.
А на земле в ночи в вертепе скромном,
Предвосхищая новую зарю,
Простые ясли становились троном
От Бога в мир идущему Царю.
И всё, что в мире хорошо и плохо,
Вот-вот в иное русло потечёт:
С утра начнётся новая эпоха,
Начнётся новый времени отсчёт.
Вот-вот раздастся первый крик ребёнка…
В пещере ночь спокойна и тиха,
Лишь вздох коровы, блеянье ягнёнка
Да где-то сонный голос пастуха.
РояльСегодня день какой-то музыкальный:
С утра мне всюду чудится рояль.
То в небе прозвучит аккорд печальный,
И чутким эхом отзовётся даль,
То облака в сумятице и в гаме,
Между собой согласья не найдя,
Совсем как ниспадающие гаммы,
Прольются морем грома и дождя.
Как будто в небе музыкант незримый
Лишь этого мгновения и ждал,
Чтоб наземь звуков лавою низринуть
Всё, что любил и от чего страдал.
Каким бы горем сердце ни горело,
Забуду боль страданий и обид.
Какое мне до них сегодня дело!
Рояль раскрыт, и музыка гремит!
Я словно в странном мире зазеркальном,
Где нет утрат и ничего не жаль...
Сегодня день какой-то музыкальный:
С утра мне всюду чудится рояль.
Рыдают матери
Одни я в мире подсмотрел Святые искренние слёзы - То слёзы бедных матерей!
Рыдают матери, им горше нет страданий, Чем видеть муки умирающих детей. Рыдают матери. И как от их рыданий Весь мир ещё не содрогнулся до костей?
Но мир молчит за неименьем утешенья: За сотни лет он состраданьем оскудел, А на весах Творца для судного решенья Полнеют чаши злых и добрых дел.
И перевесит ли всё зло подобно чуду Одна слеза, и бескорыстна, и чиста? На той ли чаше слёзы матери Иуды, На той ли, где и слёзы Матери Христа? Самому себеОбижали меня, но и я обижаю,
Предавали меня, но и я предаю,
И на зло не добром — тоже злом отвечаю,
И так редко виновным себя признаю.
Принимая за правду одно лишь земное,
Обо всём и сужу по законам земным,
Забывая, что истинно всё же иное,
А земное исчезнет, растает, как дым.
Подобает ли мне обижаться и злиться,
Даже если меня предают и друзья?!
За себя и за них мне бы только молиться,
А неправым и правым — на небе Судья.
Свет и теньА тень — не только от жары спасенье:
Несообразности в природе нет.
Вот и даётся свету оттененье,
Ведь свет без тени — вроде и не свет.
Семейный романИ вот сошлись для жизни двое,
Солгав себе, что по любви,
И опостылеют до воя,
И станет жалко, хоть реви,
Того, о чём тогда мечталось,
Что, может, только разгоралось,
Что каждый сам по мере сил,
Не уступив другому малость,
Гасил, гасил... и погасил.
Увы, бывает и такое —
Похож на правду мой рассказ,
Но вам дай Бог совсем иное,
Пусть это будет не про вас!
Серебряные трубыПод вечер стёкла в окнах запотели,
Сорвался ветер, вожжи отпустив,
И пушкинско-свиридовской метели
Ударил в сердце горестный мотив.
И вот поют серебряные трубы,
Звенит в душе серебряная грусть,
Как в забытьи, о чём-то шепчут губы —
Пою иль плачу, сам не разберусь.
Середина летаИ снова бесследно растаяли,
Не брызнув дождём, облака, Скворцы собираются стаями Ещё не к отлёту пока. И сердцу ни грустно, ни весело, Ни радостей и ни забот, Как будто во всём равновесие, Когда в равновесии год. СиреньИ ум, и сердце словно обалдели,
И в голове сплошная дребедень.
Не потому ль, что целых две недели
Бушует сумасшедшая сирень?
И сладкий хмель сиреневого чада
Такое вдруг в душе разбередит,
Что хоть сейчас начать бы всё сначала,
Как будто жизнь — лишь то, что впереди.
Бушуй, сирень, сиреневое море!
Мне паруса мечты крепить не лень.
Да будет радость и довольно горя,
Пока цветёт ещё в душе сирень!
Славянская душа
Ты видишь: враг твой промахнулся И вот дрожит, как воробей. Ты изловчился, замахнулся, – Твой час настал, смелее бей!
Но что ж ты медлишь бестолково, Врага уже не видя в нём? Его простишь – ударит снова… Но мы поверженных не бьём! СловаВ начале было Слово,
и Слово было у Бога,
и Слово было Бог.
Слова, слова, слова…
Вы помните: в начале было Слово,
И в Слове этом — Истина и Бог,
Тогда в нём смысла не было иного,
А нынче — что ни слово, то подвох.
За тыщи лет мы много изощрились
Губить слова: какое ни возьми —
Едва ль найдёшь, над коим не глумились
Кому ни лень, а пуще — наши СМИ.
Говоруны отлавливают души
И князю тьмы подносят свой улов.
В нас голос разума всё тише, глуше,
Во славу Божию — ни дел, ни слов.
Забит эфир словесным фарисейством,
Мы в словоблудие погружены,
И слово подкупается злодейством
И служит адвокатом сатаны.
А слово нам давалось для моленья
О благодати безгреховных дел,
Душе давался срок для исправленья,
Пока земному не настал предел.
Ну а настанет — тут уж не исправить
Грехов делами в ужасе конца,
Успеем ли хотя б в словах прославить,
Как дети многоблудные, Отца?
Но Бог превыше наших славословий,
Зачтется ль нам словесная хвала?
Ведь для спасенья нет других условий —
Одни богоугодные дела.
Смириться и терпетьКогда я искренне сочувствую
чужому горю,
но ничего, кроме слов, не имею
для утешения человека в беде,
то со стыдом думаю,
насколько бы меня самого
утешили в подобном положении
даже такие мудрые слова:
«Не отчаивайся, проси у Бога сил
смириться и терпеть».
СоблазнАпостол Пётр:
— Я душу мою положу за Тебя.
Иисус Христос:
— Не пропоёт петух, как
отречёшься от Меня трижды.
В который раз и я, не лицемеря,
А положась на искренность свою
И слову своему (ну а чьему же!) веря,
Поспешно обещания даю.
В соблазне слов, не подкреплённых делом,
Страдала не одна поспешная душа.
Ума бы мне, как старцам поседелым,
Чтоб говорить и мыслить не спеша.
Опасно слово, сказанное праздно,
Оно воздаст сказавшему его…
Рыдал апостол жертвою соблазна,
Рыдал предатель слова своего.
Совесть
Оправдание перед самим собой – это совсем не совесть, Оправдание перед людьми – это ещё не совесть. И только оправдание перед Богом – это и есть наша совесть. Соломон
Гласит библейское преданье, Что, восходя на царский трон, Лишь одного благодеянья Просил у Бога Соломон.
Просил не власти и не славы, Не благ иных, которых тьма, Не укрепления державы – Просил у Бога он ума
И получил по Высшей воле. Достигнув мудрости вершин, Он несказанно был доволен, Что справедливый суд вершил.
И хоть потом, как все, зазнался И наказуем был Творцом, Но всё ж в истории остался, Как изначально – мудрецом.
СообразностьНет безобразья в природе…
И так в любую пору года:
Будь пышный цвет иль нагота —
Природа любит и урода,
Не безобразна в ней свобода,
И сообразна красота.
Сорок пять минутУчебным годом меряем мы жизнь,
Звонком зовёт нас новая дорога,
Мы каждый день встаём на рубежи
Длиною в сорок пять минут урока.
Чтоб даже старость не была горька,
Чтоб при тебе всегда светлели лица,
Учитель, воспитай ученика,
Пусть жизнь твоя в нём снова повторится.
Когда навстречу двери распахнут
Нам тридцать душ отныне и на вечность,
Тогда вмещают сорок пять минут
Добра, любви и правды бесконечность.
Чтоб даже старость не была горька,
Чтоб при тебе всегда светлели лица,
Учитель, воспитай ученика,
Пусть жизнь твоя в нём снова повторится.
Когда же нам салют отдаст звонок
И класс замрёт в молчании глубоком,
Мы и тогда продолжим свой урок —
Урок любви без края и без срока.
Чтоб даже старость не была горька,
Чтоб при тебе всегда светлели лица,
Учитель, воспитай ученика,
Пусть жизнь твоя в нём снова повторится.
Сосуд и водаКоль грязен сосуд, то мутна и вода, Как быть ей прозрачной в нечистом сосуде? А чистый источник – он чистый всегда, Но все ль о воде по источнику судят?.. Странная поэзияИногда, желая похвалить автора,
говорят:
«Вот стихи неумелые, а какие искренние!»,
Но, позвольте,
если неумелые, то разве это стихи?
СчастьеА много ль счастья человек извлёк,
Познаний круг растя до бесконечности?..
Ну а насколько счастлив мотылёк
В своём неведенье, в своей беспечности?
Талант и ответственностьДарование есть поручение.
Чем ярче талант, тем значительней личность —
Таков на поэта привычный наш взгляд.
И лестна поэту такая привычность,
И сладок её упоительный яд.
Поэт, опьянённый собою и славой,
Сумеет ли трезво на лесть отвечать,
Когда, упоённые той же отравой,
Его за талант мы спешим увенчать?
Вот только талант — не заслуга поэта,
Но строго его обязующий дар,
А личность поэта — она для ответа
За трезвое слово и пьяный угар.
ТелевизорВ коварный ящик упакован, Весь мир нам явлен, как кино, И так он кем-то истолкован, Что зло с добром уравнено.
Пусть в мире том бушуют страсти, А тут спокойно и тепло, Как будто нас от злой напасти Хранит экранное стекло.
И нам суют в глаза и уши За сериалом сериал Затем, чтоб как-то наши души Себе в угоду растлевал.
Козлиным юмором рекламным Кому-то ящик тот – слуга, И чьи-то лезут над экраном, Нет, не козлиные рога.Терпеть!Господа просишь избавить от боли,—
Но продолжаешь страдать и болеть.
Непостижима Господняя воля,
Надо смириться, молиться, терпеть.
Богу видней, что душе во спасенье,
Чем и за что и когда мне воздать,
Было бы только земное мученье
Предвосхищеньем пути в благодать!
Технический прогрессУверовав в прогресс, души б не проглядеть,
Прозреть бы хоть и запоздалыми умами:
Чем большей техникой умеем мы владеть,
Тем больше техника сама владеет нами.
А мы, прогресса горделивые рабы,
Не то что впасть — боимся думать о смиренье,
Как будто сами мы творцы своей судьбы
И сами господа, не чьё-то там творенье.
Тогда и тот...Причтён к злодеям, с ними распят,
Отца Он просит всех простить:
И тех, что Сына дерзко дразнят,
Пытаясь Бога искусить,
И тех, кто рад бы покаянью,
Да не разжёг, не уберёг
По неусердному старанью
Неяркой веры уголёк.
Тогда и тот, в ком зло без меры,
Признает зло своим грехом
И ужаснётся, как без веры
Он был всю жизнь во ад влеком.
Тогда к Христу он обратится:
«Мой Бог! Я каюсь, не карай».
Тогда ему и зло простится,
И бывший грешник войдёт в рай.
И нам, в ком веры хоть крупица,
Дано молитвой и постом
И покаяньем укрепиться,
Чтоб совоскреснуть со Христом.
Тройка
Не прошу, многогрешный: постой-ка!
Пусть летит, не пыля, не звеня,
Моей жизни поспешная тройка —
Сговорились три разных коня.
Первый — с белою шеей точёной,
А второй — золотой, как огонь,
Словно ночь беспросветная, чёрной
Машет гривою третий мой конь.
Первый конь — мои мысли благие,
Обречённые быть не у дел:
За меня находили другие
То, что я на скаку проглядел.
А второй — ненасытные страсти,
В них душа догорает дотла.
Оттого-то он огненной масти,
Оттого закусил удила.
На беду я и третьего знаю:
Он от злобы моей всё черней…
И несёт меня тройка шальная,
И никак мне не справиться с ней.
Ты кто?Ты кто? В тебе со мной так много сходства.
И мы похожи не одним лицом,
Когда с гримасой жалкого юродства
Заискиваешь перед подлецом.
Когда тайком сгораешь от позора,
Нахальством грубой силы поражён,
Но только там, где не найдёшь отпора,
Но только там ты лезешь на рожон,
Когда вокруг такое скотство,
А ты давно отчаялся и сник…
Скажи: ты кто? К чему б такое сходство?
А что как ты мне вовсе не двойник?..
Ты победилТы победил в прямом, открытом споре,
Была твоя победа непростой.
Ну а потом не убедился вскоре,
Что прав ты был ничтожной правотой?
Успеть бы!Когда, других ничуть не меньше грешный, Однажды вдруг отчётливо поймёшь, Что не придуман вовсе ад кромешный, – Какой холодный ужас бросит в дрожь!
Душа, воспрянув, затрепещет с болью: Успеть бы ей покаяться теперь, Не унести б грехи туда с собою, Куда так широко открыта дверь.Усталый домУ всего, тебе родного,
Видно, есть своё лицо.
На меня глядит сурово
Позабытое крыльцо.
А когда-то взгляд был тёплым,
Да изменчива судьба.
Не роса течёт по стёклам —
Плачет старая изба.
Дом мой добрый, дом усталый,
От обиды не реви,
Ведь и я такой же старый —
Что за прок в моей любви!
УчастиеКогда во мне самом мои несчастья,
Когда и сам с собой я не в ладу,
Тогда ищу хоть в ком-нибудь участья
И в ком-нибудь всегда его найду.
И если я готов на состраданье,
И в нём нашла себя душа моя,
То пусть хоть в этом будет оправданье
И моего земного бытия.
Учитель двадцатого векаУ судьбы я не пользуюсь лаской,
Я без цепи прикован к доске,
Я всю жизнь с допотопной указкой
И с крошащимся мелом в руке.
Я — учитель двадцатого века,
Пусть хвалить мне себя не с руки,—
Сохранил я в себе человека
Реформаторам всем вопреки.
И меня не заменят машины
Века нового новых затей,
Только б меньше меня тормошили
Бюрократы различных мастей.
Без меня, повторяю я снова,
Как бы ни был компьютер хорош,
Без меня — человека живого —
Вся цена ему — ломаный грош.
Я, учитель двадцатого века,
Говорю, закрывая тетрадь:
— Не теряйте в себе человека,
Да и что же нам больше терять!
Филантропический взгляд на HOMO SAPIENSНе человеком вложен в человека разум,
И не по разуму он только человек;
В нём Божий Дух и собственная воля разом,
И Божий образ в нём запечатлён навек.
И хоть истерзана руками человека
И заблуждающимся разумом его,
Но всё ещё надеется Земля-калека,
Как мать, на Божий образ сына своего.
О, дай, Господь, дай сил душе его нетленной,
Чтоб заблуждений сон стряхнуть с тяжёлых век,
Чтоб перед Богом оправданием вселенной
Предстал воистину разумный человек!
ФрескаЗа слоем слой очищен лик нетленный И нам во всём величии предстал, Каким рукою боговдохновенной Его когда-то инок начертал.
За слоем слой и с наших душ сметая Грехов бесчисленных и грязь, и пыль, Взирает Евфросиния Святая На нашу суетящуюся быль.
В молчанье озабоченном и строгом Глядит на нас, как ей Господь велел. Её душа смиренна перед Богом И вся – порыв и жажда добрых дел. Хлеб и сольТекли на запад
только с миром наши реки,
Когда и с запада
к нам с миром шел варяг.
Когда был мирным путь,
путь из варяг во греки —
От нас хлеб-соль варягу,
если он не враг.
Но кто б представить мог
из тех гостей варяжских,
В каком кошмарном сне
такое видеть мог:
Кресты на танках,
надпись «Gott mit uns» на пряжках —
Слова надменного кощунства —
«С нами Бог»?
И те, в союзники
как будто взявши Бога,
Безумный фюрер
и сообщники его
Должны бы знать,
какая в ад ведет дорога,
Но не оставили
безумства своего.
Не спас их клич: «Sieg heil!»
(«Да здравствует победа!»),
Ведь победитель тот,
кто Божьей правдой прав.
А кто за правду пал —
от внука и до деда —
С Христом воскрес из мертвых,
смертью смерть поправ.
И вновь текут на запад
с миром наши реки,
Но кое-что
ещё не сдали мы в музей.
А Западу давно бы
зарубить навеки:
Есть хлеб и соль у нас,
да только для друзей!
Холодный полденьХолодный полдень на изломе лета —
Как сердцу нежелательный намёк.
Зимы не в срок зловредная примета —
Холодный полдень на изломе лета.
Хоть лютый нрав зимы ещё далёк
И не иссяк запас тепла и света,—
Холодный полдень на изломе лета —
Как сердцу нежелательный намёк.
Хорошее свойствоУ всего дурного
есть всё же и хорошее свойство:
со временем дурное забывается,
а если не забывается,
то виновато, наверно,
не оно, не дурное,
а сам человек.
Хоть бы раз...Весь в делах и тревогах без края
Тороплюсь, а куда — не пойму,
И живу, как во сне, доверяя
Сам себя неизвестно кому.
Позабыть бы мирские тревоги,
Отложив хоть на время дела,
И довериться только дороге,
Чтобы к храму она привела,
Чтоб очнуться к себе в укоризне
За бессмысленный сон-забытьё…
Хоть бы раз да очнуться при жизни,
Осознав назначенье своё.
Художник: вдохновеньеНе ты ль, художник, сердцем чист,
Когда озноб творенья близок?
Скорее кисть, бумаги лист,
Карандаша хотя б огрызок!
О, как верны рука и глаз,
Когда во власти вдохновенья
Вот этот миг, вот этот час
Ты вырываешь у забвенья!
А музыкант? Не твой рояль —
Импровизатор дерзновенный?
В нём кровь играет не твоя ль
Любой артерией и веной?
Но крут у вдохновенья нрав:
Сверкнёт на миг — и вся утеха.
Тогда, лишь чёрный труд избрав,
Дойдёшь упорством до успеха.
Тогда, у кисти став рабом
Иль став подёнщиком у клавиш,
Не вдохновеньем, а горбом
Себя, быть может, и прославишь.
Хулителям БогаУпрям невежда
и в невежестве неистов,
не веря в Бога,
тщится Бога порицать.
Но не смешны ли
все потуги атеистов
свою убогость мысли
Богу приписать?
Частный секторТрудом праведным
не наживёшь палат каменных.
Вот вам коттедж! Он не жилплощадь,
Он гордость, роскошь и престиж!
Пусть злится пашущий, как лошадь, —
Красиво жить не запретишь.
А вот престижу будто вызов
Простой, неброской красоты,
Вот скромный домик. До карнизов
Его богатство — лишь цветы.
За ним хибарка на подпорах.
Горят такие, словно порох.
Сгорит — не станем горевать.
Мы частный сектор, нам плевать!
ЧистотелНанесли, навезли
кучу дряни,
кто только хотел.
И добру ли расти
на такой бы, казалось, заразе?
Но весной и на мусоре
чистый взошел чистотел
и цветёт,
не смущаясь ничуть
окружением грязи.
Что лучше?Когда меня спрашивают, что лучше:
или сильные в литературном отношении стихи,
но убогие по содержанию,
или стихи, слабые в художественном смысле,
но с попыткой выразить
искренние чувства и глубокое содержание,
я отвечаю так:
и те и другие одинаково плохи, более того, — вредны,
ибо и те и другие
дискредитируют и поэзию, и чувства, и содержание.
ЭстрадаНи вкуса, ни ума большого, За внешним блеском – пустота: Всё больше зрелищ, мерзких шоу, Морочат души неспроста.
Не безобидно это дело. Конечно, что-то здесь не так, Когда толпа осатанело Вопит и дёргается в такт.
Потоком хлынул на эстраду Неукротимый легион… А не библейскому ли стаду Так рукоплещет стадион?Это мы, Господи!О, кто же нам безумным стадом Метаться в злобе повелел? За сотни лет кромешным адом Наш путь прочерчен на земле.
Чтоб в том аду, забыв о рае, Душа беспечно не спала, Всех нас к ответу собирая, Уже звонят колокола.
А если мы служили тленью, Не зная радости иной, Неужто станет искупленьем На небе нам наш ад земной?..Леаненя Вiктар«Дуб зялёны, дуб высокі...»Дуб зялёны, дуб высокі Выйшаў за ваколле. Бачу я яшчэ здалёку, Як раскінуў голле. Бы магутнымі рукамі Неба абнімае, А карэннем, як крукамі, Усю зямлю трымае. Суцішае сваёй кронай Бураны ліхія… Дуб магутны, дуб зялёны!.. Каб і мы – такія… Засланялі і трымалі – Па свайму пачыну, То ніколі б не краналі Бураны Айчыну.Дзве кнігі
XIX стагоддзе. 1896 год. Шурпаты, сіні снегадай Вятры лізалі і адлігі. А дзед мой коніка прадаў, Купіў дзве кнігі, У палатно загортваў «Евангелле», «Апостал». З дубовых дошак быў абклад, Пакрыты скураю з цісненнем. Ад майстра, быццам бы, загад: Шануйце боскае вучэнне…
XX стагоддзе. 1919 год. З сям'ёю дзед галадаваў, Жыццё ламалася ў крыгі. А дзед мой кнігі не прадаў, Святыя кнігі. «Евангелле», «Апостал». Хоць і было няпроста.
1937 год. Як паміраў, наказ ён даў, – Ужо ў вачах імжылі мігі: −Сын, цяжка будзе – ўсё прадай. Ды толькі не дзве кнігі. І паказаў на ростань «Евангелле», «Апостал».
1943 год. Палілі карнікі сяло, Агонь у хаце, бы ў тыглі. Сын ратаваў не барахло, А ратаваў дзве кнігі: «Евангелле», «Апостал». Смылела скура на руках, Са столі сыпала вуголле… Мой бацька кнігі ўкрываў Ды паўтараў ад болю: «Евангелле», «Апостал». «Евангелле», «Апостал».
2006 год. Абклад абпалены агнём, Вайны знак жорсткі… Давай, унук, успамянём Знак пакаленням боскі: «Евангелле», «Апостал». 8.04.2006 г. Дзень Благавешчання. КрыжХрыста распяцце, крыж ссівелы… О, колькі бачылі яны! Іх не чапалі перуны, І не крануў пажар вайны, Цішэў ля іх і самы смелы. Турбот адрынуўшы здранцвенне, Глядзеў і думаў чалавек Пра свой такі кароткі век, Пра ўсё, чаго ён не пазбег, Што нёс з сабою, як бярвенне. І на нябеснае скляпенне Глядзеў, як бы ўпершыню; Ляцеў між зорнага мігцення У недаступнасць, вышыню…НочВыплыў месяц гулка, быццам барабан… З белага завулка – хвалямі туман. А над ім, як купы, кроны дрэў плывуць. Ля вялікай ступы камары таўкуць. Ззяе светлы золак на спіне каня. Як цукеркі, зоркі смокча цішыня. Млечная дарога кліча ў нябыт… Сэрца моліць Бога, каб мінуў іспыт.ФрэскіСкрозь павуціну стагоддзяў мінулых, Скрозь забыццё і гратэскі Раптам засвецяцца праўдаю снулай Храма насценныя фрэскі. Строга, пранізліва нечыя вочы Скрозь вапнаванку пытаюць Нема нашчадкаў: а хто іх сурочыў, Продкаў чаму забываюць? Іх знакамітыя дзеі і долю, Высілкі іх, намаганні… А ў адказ ад пякучага болю Сэрца сціскае ў маўчанні. «Ці шанавалі Айчыну, як маці, Мужна яе баранілі? Маем мы права аб гэтым пытаці З вамі забытых магілаў. Не апускайце воч долу – да Бога! Выкіньце грэшныя крэскі…» – Нема мяне спавядаюць і строга Завапнаваныя фрэскі.Ціхая вайнаБыла не радаснай вясна, Да нас ішла ізноў вайна, Без бомбаў, стрэлаў і грымотаў. Плылі аблокі бестурботна, Свяціла сонейка ўгары. Ды на палі і на двары, Ды на дарослых, на дзяцей Смяротны чорны рой ляцеў. Апалі з вышыні нукліды, – Чарнобыль нас тады закідаў. Цвіла ў квецені вясна, Была то ціхая вайна…Ненарадова ОльгаПасхаНочь тихая покрылась перламутром, Шепнув мне что-то об исходе дней, Но дивное торжественное утро Лицо умоет свежестью своей.
Звон колокольный, радостно воспрянув, Несёт сквозь время в синеву небес Великую спасительную тайну: Христос Воскрес! Воистину Воскрес!Пасхальная ночьЯ прикасаюсь к Вечности рукой, И ею дышит ночь в своем молчанье. И в откровенье полночи немой Таинственное чудится вещанье.
Ночь отрицала безмятежный сон И затаилась в ожиданье встречи, Пространство охватил Пасхальный звон, Во мраке ясно загорелись свечи.
И света ослепительный поток Пронизывает Вечность и мгновенья, И сердце, словно пред зарей восток, От смерти ожидает пробужденья!
Безветрие. Торжественный покой. Лишь в пламени свечи минуты тают… Я прикасаюсь к Вечности рукой, Безмолвие ночное обнимаю.ПослушницаВновь ты на паперти – чётки в руках, Будешь стоять и молиться. Молния вспыхнет, и гром в небесах Сможет от сна пробудиться.
В мире покоя себе не найдя, Ветер, кружась, пронесётся, Тронет печальные струны дождя – Арфы небесной коснётся.
И покаяния песнь зазвучит, Ливнем смывая сомненья. Струны души будут плакать навзрыд, Выбрав стезю очищенья.Рождественская звездаЗвезда на небе загорелась снова, Путь осветив сиянием своим. Господь – наш Пастырь, стадо мы Христово! На Божий зов скорее поспешим!
Земля в ночи возносит песнопенья – Молитвы непрестанные слова, И дышит небо воздухом спасенья Предвечного Христова Рождества. Людей несчастных лица просветлеют, Страдающих надежда ободрит. И тех, чьи души в злобе леденеют, Согреет Свет Христов и оживит.
Сумей сквозь ночь студёною порою Любовь Христову бережно пронесть. Гори пред Богом чистою душою, Вещай земле всерадостную весть! Рождественская песняВ небесном кружеве мерцаний Звезда зажглась средь тьмы ночей. И снег пушистый сыплет в сани, И кони мчатся всё быстрей.
Во мрак торжественно-безмолвный Пролился колокольный звон, И в Божьем храме хор церковный Запел Рождественский канон: Припев: «Христос родился ныне – славьте! Христос с небес сошёл – встречайте!» Звезда чудесная горит. И в мире суетно-скорбящем Рожденье Бога в сердце нашем Любовь Христову возрастит!
Сквозь мрак и холод ночи снежной Мы за звездой идем, прозрев. И душу согревает нежно Живой Рождественский напев.Читая ЕвангелиеНеразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла… Мф.25, 3 Я под покровом полотна ночного И в двери недоступные стучу. От полночи дыханья ледяного Кто сбережёт горящую свечу?
Тропа едва приметная терялась Средь праздной суеты огней немых… Не я ли многократно оступалась В делах и помышлениях своих?
И в час, когда светильники угасли, Я безмятежным сном смогла уснуть И собранное бережно по капле Так быстро и легко перечеркнуть.
А где-то рядом чудный свет струится И блекнет ночь в сиянии лампад… Лишь в темноте бездомная черница Стоит, рыдая, у закрытых врат.Палей АндрейБлаговестВальс Благовест, Благовест – Пробужденье небес. Звук подобный сиянию солнца. Благовест, Благовест… Через купол и крест В наши души с рассветом несётся. Благовест, Благовест… От погибельных мест – В церковь путь указующий лоцман. Благовест, Благовест… Ты продли свою песнь; Пусть земля этим звоном напьётся. Звон летящий окрест, Колокольный оркестр Исполняет, как гимн о небесной забытой отчизне. Мерных отзвуков – всплеск, Бронзы – солнечный блеск, Направляет сердца к нашей вечной, безвременной жизни. Боже, за что?Трагедии в Минском метро посвящается Боже, за что нам, Боже? Взрыв. Боль и страх в метро. Боже, за что нам, Боже? Мрамор как решето.
Боже, прости нас, Боже! Мир не смогли сберечь. Наземь небрежно брошен Наш христианский меч.
Боже, будь с нами, Боже! «Скорых» ревущих рать. Дай пострадавшим в помощь Тело Твое принять.
Боже, дай силы, Боже, Вынести горечь фраз. Розами путь уложен Тем, кто ушел от нас.
Мудрости дай нам, Боже! Выстоять, стать сильней. Гневом гореть, но все же Не проклинать людей.
Будем молиться строже, В памяти боль храня. Премилосердный Боже! Ты нам от бед броня.Расцвела Беларусь наша храмамиРасцвела Беларусь наша храмами. Потекли в ней молитвы ручьи. Монастырские тихие гавани Вновь от неба вручают ключи.
Ах, земля ты моя синеокая, Не исчесть твоих колотых ран. В них безверья эпоха жестокая Свой оставила едкий дурман.
Но крепка светлой силой народною Вера в Церковь, в Любовь, во Христа. И вздохнула ты грудью свободною, Белой птицею взмыв в небеса.
Пусть плетёт литургийное кружево В наши души, как песню, как стих, Подвиг твой перед Богом заслуженный, Освящённый Собором Святых.Священномученику Константину ЖдановуТонет Родина в мутной трясине, Кумачом обернувшись сто раз. Как тревожно отцу Константину За народ и за новую власть. Подвязав свой церковный подрясник, Дав в печи разгореться дровам, Он спешит поутру, сквозь ненастье, Помолиться о всех в Божий храм. Но советам крестьян и рабочих Ненавистны ни купол, ни крест. И решили безбожники ночью Объявить духовенству арест. Ожидали в глубокой лощине (В ней родник через сутки исчез). Здесь и взяли отца Константина, Просветителя Полоцких мест. Так священник ночами молился За друзей, за врагов, за всех чад, Что светился, Любовью светился Арестантский его каземат. Этот свет обжигающе ранил Совнаркомовский политотдел. В лютой спешке служителя храма За овраг повели на расстрел. Нисходили Небесные Силы Иерея огнём причащать, Когда рыл он себе могилу, Осеняла его благодать. Палачи, не потратив ни пули, Хоронили страдальца живьём. Ну, а он, лишь о Горнем тоскуя, Повторял покаянный псалом. Вырос холмик сырой на опушке, Мягкой сенью над ним деревца… А душа в лёгкой дымке воздушной Улетела в чертоги Творца. Лет прошло с той поры девяносто, К нам пришёл ты теперь как святой. Каждый к раке твоей духоносной Может сердцем припасть и душой. И летит к благодатной святыне Тихий шепот спасительных фраз: «Отче Святый, Константине, Моли Бога о грешных нас!»Соборование«Кирие, элейсон[1]», – вновь хоры запели. «Кирие, элейсон», – музыка пространств. Так просят греки Божьего елея, А мы так просим милости для нас. Одна судьба не терпит разночтенья, Один устав о разном не поёт, Ведь масло в церкви – символ всепрощенья, С ним Божий мир земному милость шлёт. Воскурим в церкви ладан величаво, Свечой единой станем в полукруг. И потекут Евангельские главы, Нетленным словом возжигая дух. Семь раз омоют искорки елея Запястья рук и полукружья глаз. Семь раз душа, любовью пламенея, Избавится от шрамов и проказ. И ляжет Книга книг Десницей Божьей Поверх голов склонённых наших тел. И будет хоть на время враг низложен И колкий дождь его греховных стрел. Елеосвящение – святыня, Апостольских деяний яркий свет. Врачует наши души встарь и ныне, Спасая мир от горестей и бед.Такое звонарское счастьеЕсть такое звонарское счастье: По ступенькам дощатым взобраться На площадку, где ангелам снятся Колокольные звонкие сны. Есть такое звонарское счастье: За верёвки тягучие взяться, Потянуть и, дав звукам обняться, Их мажором направить в звоны. Есть такое звонарское счастье: В Небеса всей душою умчаться, Чтоб молитвой живой напитаться Средь преданий святой старины.
Есть такое звонарское счастье: К Благовесту всем сердцем прижаться И набатом к вам в души стучаться: Что мы верою в Бога сильны. Есть такое звонарское счастье: Очищать перезвоном пространство, Чтобы зло не могло прикасаться К нашим душам – Христовы они. |
- Информация для паломников
- Проезд к монастырю
- Путеводитель
- Православный календарь
- Расписание богослужений
- Требы
- Контакты
- Поиск
Расписание богослужений
30/13 июля, воскресенье
Неделя 5-я по Пятидесятнице. Глас 4-й.
Собор славных и всехвальных 12-ти апостолов.
6.30 Часы. Ранняя Божественная Литургия. (Свято-Евфросиниевский храм).
8.20 Молебен у мощей прп. Евфросинии с акафистом.
(Кресто-Воздвиженский собор).
9.30 Часы. Поздняя Божественная Литургия. (Кресто-Воздвиженский собор).
16.45 Вечернее богослужение.
17.00 Акафист Иисусу Сладчайшему (Кресто-Воздвиженский собор).
Православный календарь
30/13 июля, воскресенье
Неделя 5-я по Пятидесятнице. Глас 4-й.
Собор славных и всехвальных 12-ти апостолов: Петра, Андрея, брата его, Иакова Зеведеева, Иоанна, брата его, Филиппа, Варфоломея, Фомы, Матфея, Иакова Алфеева, Иуды Иаковля, или Фаддея, Симона Зилота и Матфия.
Прп. Петра, царевича Ордынского (Ростовского) (1290). Прославление свт. Софрония, еп. Иркутского (1918). Собор святых Биробиджанской епархии. Собор детей-мучеников Ястребарских и Сисакских (1942) (Серб.). Прпп. Тихона, Василия и Никона Соколовских (XVI) (переходящее празднование в 1-е воскресенье после 29 июня). Свт. Арсения, еп. Тверского (переходящее празднование в 1-е воскресенье после 29 июня). Собор Тверских святых (переходящее празднование в 1-е воскресенье после 29 июня). Прмчч. Неофита, Ионы, Неофита, Ионы и Парфения Липсийских (переходящее празднование в 1-е воскресенье после 27 июня).
Сщмчч. Алексия Введенского, Тимофея Петропавловского пресвитеров, прмч. Никандра Прусака (1918); прмч. Феогена Козырева (1939); мч. Иоанна Демидова (1944).
