В необычную школу люблю я ходить,
В ту, которая учит прощать и любить.
В этой школе о Боге мы всё узнаём,
В этой школе духовные песни поём.
Припев: Эта школа всегда интересная.
Эта школа зовётся «воскресная»,
Чтобы шёл ты дорогою ровною –
Посещай эту школу духовную.
В этой школе узнаешь, как Бог сотворил
Нашу землю и тысячи тысяч светил.
Ты узнаешь про рай, про невидимый мир,
Тот, который в миру называют эфир.
Припев.
В этой школе узнаешь, как Бог наш Христос
Крест тяжёлых страданий по жизни пронёс,
Как родился, как жил, был распят и воскрес,
Как вознёсся и снова сойдёт к нам с небес.
1999
Ты воды мчишь издалека
Под небом звёздным, небом чистым.
Под тёплым солнышком лучистым.
И я люблю тебя, река!
Весной летят в мои леса
По небу радостные птицы,
Чтобы родной воды напиться.
И я люблю вас, небеса!
Шумят листвою тополя,
В полях пшеница колосится,
Под горкой родничок струится.
И я люблю тебя, земля!
За то, что в ночь спокойно сплю
Под этим добрым мирным небом,
Что не бываю дня без хлеба.
Тебя я, Родина, люблю!
За травы, звезды и зарю
И за любовь, что сердце полнит,
И всех любя, обид не помнит –
Тебя, Господь, благодарю!
1997
Чудо чудное случилось!
Пусть оно уже не ново –
Солнце с радугою слилось
В Воскресение Христово.
Разноцветными тонами
Дивно солнышко играет,
А земля колоколами
Тёмных духов разгоняет,
Чтобы людям не мешали
Славить Бога и молиться,
Чтоб друг друга поздравляли,
Чтоб светились счастьем лица,
Чтоб слова «Христос Воскресе!»
Не смолкали три недели,
Чтоб звучало много песен,
Чтоб сердца и души пели,
Чтоб природа воскресала
После зимнего забвенья,
Чтобы солнышко плясало,
Поднимая настроенье.
Облачилось солнце в краску,
Словно яблочко лесное.
Только раз в году – на Пасху –
Вы увидите такое.
2004
Едва я завижу родительский дом,
Как сердце торопит: скорей!
Он с виду невзрачный, но веет теплом
От окон, от стен, от дверей.
Над старым забором нависла сирень
И машет мне веткой-рукой,
И ласковой кажется серая тень,
И дышится как-то легко.
Родная моя беспокойная мать
(Познавшая боль и беду),
Увидев в окошко, выходит встречать,
Поправив платок на ходу.
И впалые очи седого отца
Теплеют при встрече со мной.
И хочется верить – не будет конца
Такой благодати земной.
1978
Если с правдою великой
Жить порою нелегко,
Значит, в бездну лжи безликой
Забрели мы далеко.
Только в чистом виде снова
Правда нам засветит всем,
Ведь недаром это слово
Во время службы в Божьем храме
Перед распятьем у окна,
Прижавшись осторожно к маме,
Молилась девочка одна.
Собрав всё детское терпенье
В свой нежный крошку-кулачок,
Творила крестное знаменье,
Склонив головку набочок.
Она пока что неумело
Молилась строгим образам,
На лик Всевышнего несмело
Глядели детские глаза…
Дойдёт, я думаю, до Бога
Молитвы детской чистота,
И поведёт её дорога
По жизни к истине Христа.
И силы тёмных повелений
Не одолеют нас, пока
Святую веру поколений
Сжимает детская рука.
Сражён я зимней красотой
И лёгкой свежестью мороза.
Вот в белом инее берёза –
Невеста будто под фатой.
Вдали озябший зимний лес
Успел безмолвием укрыться,
И только белый пух кружится,
Летя с простуженных небес.
В снега укутала дома
Царица дней морозных, ясных.
Обворожительно прекрасна
Ты, белокудрая зима.
Плывёт стремительное время
Из тайн небесных родников
И в быстротечности веков,
Бесспорно, властвует над всеми.
По-рабски внемля Божьей схеме,
Порвав как будто цепь оков,
Из тайн небесных родников.
Вонзив, как всадник, ногу в стремя,
И меж людей, как стебельков,
Взмывая выше облаков,
Секунд надменных сея семя,
Плывёт стремительное время.
Царь света, знойное светило,
Устав от праведных трудов,
На отдых плавно покатило
От душных сёл и городов.
Прекрасно небо в час заката:
В горниле красочных чудес
Оно горит огнём богатым,
Облокотясь на дальний лес.
Играет огненная лава,
За горизонт спускаясь прочь,
Как будто с почестью и славой,
Прошедший день уходит в ночь.
И, догорев сияньем бледным,
Стремится солнце, тьму гоня,
Согреть лучом своим последним
Миг исчезающего дня.
Я люблю смотреть на воду,
На бегущий шлейф реки,
Забывая про невзгоды,
Темпу жизни вопреки.
Сколько грации и мощи
В тихих омутах её!..
Плавно тонет в водной толще
Огорчение моё.
У реки простое бремя –
Плавно течь из века в век,
И мне кажется, что время
По реке сверяет бег.
Невзирая на погоду,
Утопив в реке печаль,
Убегающую вдаль.
Ручья серебряный поток
Струился в зарослях крушины,
В долине у ручья цветок
Рос у горы с седой вершиной.
И, глядя в гору на восток,
В мечтах склонив бутон свой красный,
Наивно полагал цветок,
Что на вершине жизнь прекрасна.
И вот однажды жизнь сполна
Цветку воздала за томленье:
Сорвал вдруг ветер семена
И ввысь понёс без промедленья.
…Струился времени виток,
Гонимый тайными путями,
И вырос на горе цветок,
Избитый ветром и дождями.
Там по родительским местам
Скучал цветок в немой кручине,
В душе завидуя цветам,
Растущим в солнечной долине.
В простой житейской суете,
Стремясь к намеченной мечте,
Напором жизненным гонимы
Идём мы к цели или мимо.
Вокруг нас праведность и грязь…
С врагами мнимыми борясь,
Пока вращается планета,
Живём на грани тьмы и света.
На протяжении веков
Удел людей как мотыльков:
На свет спешим мы сквозь преграды –
Кто к солнцу, кто на пламя ада.
Говорила, помню, мама:
«Ты, сынок, с добром дружи,
И иди по жизни прямо,
Зла на сердце не держи».
Понесло меня по свету,
Жизнью битый был не раз,
Но всегда я помнил этот
Данный матерью наказ…
Даже если вызов брошен,
Злых невзгод скопился рой,
Я пытаюсь быть хорошим
Из последних сил, порой…
Под тихий шёпот листопада
И монотонный плач дождя
Осенней грусти серенада
Приходит, душу бередя.
Струёй холодною сочится
Раздумий грустных череда,
И только осенью грустится,
Как не грустится никогда.
А осень честно, без притворства,
Роняя мелкий дождь немой,
Готовит грусть мою с упорством
Для встречи с матушкой-зимой.
Как только в детстве неумело
Шагнул я в лоно первых дней,
Ко мне на крыльях прилетело
Начало памяти моей.
Несла мне память правду предков,
Что я особенно ценю,
И суть житейскую нередко
На деревенской авеню.
Умчалась юности беспечность,
А память крепла в вихре дней,
Теперь мне кажется, что вечность
Короче памяти моей.
От дедов память из столетий
Пришла ко мне, сплетаясь в нить,
А от меня уходит к детям,
Чтоб с ними путь свой повторить.
С былинных дней в закутах мира
Среди людей живёт поклёп:
Порой он жалит, как рапира, –
Без промедленья, прямо в лоб.
Иной, ходя по грешным тропам,
Поклёп за правду выдать рад.
Но он останется поклёпом –
Гнилой измены младший брат.
И если ты, считая дрянью,
Подставишь друга просто так,
Всегда окажешься за гранью,
Где до предательства лишь шаг.
От всей души за прегрешенья
Молились деды в старину:
Просили главного – прощенья,
Простив обидчику вину.
Ушло то время в глубь столетий,
Прогресса рокот дав взамен,
Забылось в вихре лихолетий
И в час безбожных перемен.
Но время это вновь стучится,
Сорвав с забвения печать,
И я хочу в нём научиться,
Как наши прадеды, прощать.
Прощать наветы, пересуды
И склоки прожитого дня…
Ведь если я прощать не буду,
Тогда же кто простит меня?..
Метёт пурга, снегов безликость,
Смешались в вихре свет и тень,
Ворвалась ветра злая дикость
В спрессованный зимою день.
Берёзку в поле покосила
И теребит заснувший лес
Та необузданная сила,
Что взмыла с воем до небес.
Шумит пурга зиме в угоду,
Бушует, словно лиходей,
На прочность пробуя природу
И заблудившихся людей…
От слова можно исцелиться,
От слова можно заболеть,
В осла смешного превратиться
И даже просто умереть.
Бывает слово слаще сказки,
И льнут к нему и стар и мал,
А может, как кинжал кавказский,
Сразить под корень, наповал.
Одни слова мы петь готовы,
Другие принято кричать,
Но не всегда всесильно слово –
Порой полезней помолчать.
И если мудрость не забудем,
Ту, что стучится в сердце к нам,
Что нужно бережней быть к людям,
То будем бережней к словам.
Вчера в старинной книге ветхой
Прочёл я истину одну,
Слова просты, но очень метко
Проникли в сердца глубину.
И тут я понял: через трудность
Напрасно гнался за мечтой.
Прозрел, что истинная мудрость
Живёт бок о бок с простотой.
Про то кричали нам поэты,
Писали и профессора…
Твердил мир исстари об этом,
И только я узнал вчера.
Я вилять или спорить не стану,
Что забыл белорусский язык:
На бескрайних степях Казахстана
К русской речи я с детства привык.
Но язык материнский, знакомый,
На границе давал мне понять:
Вот и «спадчына», значит, я дома –
Возвращаюсь с чужбины опять.
Ты заблудшего сына встречала,
Словно мать, белорусская речь,
Радость встреч моих грусть омрачала,
Что не смог тебя, мова, сберечь…
Мова предков, позволь извиниться,
Пред тобой повиниться сполна:
Что родник твой несмело струится,
Признаюсь, и моя есть вина.
Неизвестная монахиня Новодевичьего монастыря (XIX в.)
Витала ль надо мною благодать?
Наверно, больше демоны кружили,
И не дано мне было оправдать
Надежды ни свои и ни чужие.
Но не о том теперь моя печаль,
Что мог умнее жить, а жил глупее,
Не прошлого, а будущего жаль:
А вдруг и с покаяньем не успею.
Ведь я, друзья, такой же, как и вы:
Быть может, самый главный долг просрочу,
Не рассчитав, что жизнь всегда, увы,
Как ни желай, окажется короче.
Всё более нагло, открыто
(Скорей бы побольше урвать!)
Грызётся зверьё у корыта,
И дьявол – отец им и мать.
Терзайте, проклятые звери,
Почти бездыханную Русь.
Всем вам – по делам и по вере,
Когда лишь – сказать не берусь.
Но серп наготове для жатвы,
И близится время начать.
Напрасно куда-то бежать вам:
Раскрыта седьмая печать.
Ужасный век, ужасные сердца!
А. Пушкин
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
А. Блок
И что ни век – то век жестокий,
И что ни век – черствей сердца.
Но где-то есть добра истоки,
Коль жизни нет ещё конца.
Кому-то мы ещё любезны,
Хоть наших душ не обновить.
И кто-то нас у самой бездны
Не раз умел остановить.
И мы, беспечные, как дети,
Так и живём за чей-то счёт…
И вот рубеж тысячелетий.
Кто вразумит нас и спасёт?
Привычное заблуждение
Меня приучили сомневаться во всём.
А сомнение, говорят, – враг веры.
Но когда я сомневаюсь и в этом,
То думаю:
А может быть, сомнение –
Не враг веры, а тоска по ней?..
Нет правды на земле…
Мы всё подвергаем сомненью,
Ссылаясь на опыт и жизнь.
А жизнь наша – только мгновенье
И правдой не может служить.
Без правды в делах и в безделье,
Без правды в молчанье, в словах,
Живя при деньгах и без денег,
С умом, с ветерком в головах,
Мы всем человечеством разом,
Как истину, изобрели
Всего-то космический разум –
Нелепую мудрость земли.
А истина всё-таки выше,
Где мудрость земная не в счёт.
Имеющий уши да слышит,
Имеющий ум да сочтёт.
Мы говорим, говорим, говорим,
Пытаясь словами
Скрыть своё и раскрыть чужое,
И при этом уверяем,
Что хотели бы понять друг друга.
Но когда,
С каких библейских времён
Было это понимание?
Неужели мы,
Сами того не подозревая,
Всё ещё строим
Вавилонскую башню?..
А. С. Пушкин
Пришла в смятение планета:
За счастьем ринулся народ.
Не мне судить людей за это,
Наверно, Бог нас разберёт.
Иных влекут чужие розы
Заморских стран, где жизнь легка,
А мне милей две-три берёзы,
Над белым храмом облака…
Пророков нет. И нам не страшно.
Мы каждый сам себе пророк.
Впустую прожит день вчерашний,
Он дням грядущим не урок.
Блаженных нет. И есть ли кто-то
Не сластолюб, не скопидом?
О, где же вы, потомки Лота?
Не повторился бы Содом…
И. А. Бунин
В. В. Маяковский
Два монолога обывателя
Ф. М. Достоевский 1.
2.
М. Ю. Лермонтов
Народная мудрость
Шумя чуть слышно, шепчутся метёлки сосен,
Дорожкою лесною шуршит велосипед.
Напоминает август: на подходе осень,
Но день теплом ещё по-летнему согрет.
Бренчит по спицам крупной ягодой брусника,
Пурпурным градом осыпаясь на песок.
А вон и рыжий подосиновик! Сверни-ка,
Оставив узкий след в песке наискосок.
И снова на тропу – и колесо лихое
Легко возьмёт подъём и скатит под уклон.
И то сухим, то влажным ароматом хвои
По всей дороге воздух густо напоён.
Как всё обычно, но и как невозвратимо!
Придётся ли ещё такое увидать?..
И так мила совсем банальная картина,
И постигаешь тайну слова «благодать».
Г. Р. Державин
Принцип избирательной комиссии
Уходит день усталости сонливой,
Жара с трудом, но подалась на спад,
И всё свежее тонко-щекотливый
Лимонных рощ прохладный аромат.
– Я вас люблю, и рощи, и селенья,
И вас, мои друзья, мои враги,
Но мне Отца Небесного веленье
Исполнить должно с верностью слуги.
Густеет тьма, и с берега Кедрона
Туман вползает в Гефсиманский сад.
Чернеет небо, и чернеют кроны –
Едва-едва их различает взгляд.
– Я вас прошу, друзья мои, не спите!
Со мной побудьте два иль три часа,
Бодритесь сами, душу мне крепите –
Она мрачна, как эти небеса.
А тишина, прислушайтесь, какая!
Во всей вселенной стала тишина.
Как будто в день грядущий проникая,
Она предчувствий горестных полна.
Неужто скоро гляну я с распятья
На безрассудный замысел людей?..
Горят мои стопы, мои запястья
Огнём следов от будущих гвоздей.
О мой Отец! Мне жутко одиноко!
Объяты сном беспечные друзья.
Лишь на меня Твоё взирает Око,
Тебя достоин буду ль завтра я?..
в Повалишино
В. Шекспир
Ин. 14, 6.
И. С. Тургенев
«Мой дом молитвы домом наречется», –
Слова Отца Христос напоминал
И гнал бичом в пречистом гневе сердца
Из храма вон торговцев и менял.
Но мы тельцу служить не прекратили
И, потеряв последний стыд и срам,
Давно в презренный рынок превратили
Весь мир. Забыв дорогу в Божий храм,
Живём в торговом доме оголтелом,
Куда ни кинь – прилавки торгашей.
Торгуют всем: умом, душой и телом, –
Пока никто не гонит их взашей.
– Скажите, не к храму ли эта дорога?
– А это смотря для кого.
– Меня ли ответом вы судите строго?
– О, нет! Лишь себя самого…
У тех, кто не чает по смерти своей воскресения —
Ещё и со спросом за всё прожитое к тому ж, —
У тех нынче в моде легенда о мнимом спасении,
О мнимом бессмертии в переселение душ.
Я знаю, душа не навек в моём теле прописана,
Но вечна на ней лишь моей только жизни печать,
Всё чаще мне сердце знобит беспощадная истина,
Что этой душе за меня одного отвечать.
И, модными не обольщаясь утехами,
Что будто бы души меняют тела, как бельё,
Рыдать бы уже мне над теми
Прискорбными вехами,
Какими отметил земное блужданье своё.
К юбилею Полоцкого
Иеромонах Роман
Когда в итоге вдруг понятно станет,
Что жизнь кругом чужая и не та,
Когда залётным облаком растает
Мираж надежд, желаний суета, –
Не дай мне, Бог, ни зависти, ни злобы
Обидой ослеплённого ума,
Оставь мне, Боже, сил настолько, чтобы
Не стала жизнь несноснее ярма.
Наверно, мне не так уж много надо:
Лишь каждый раз при новом свете дня
Благословлять бы то, что нынче рядом,
Чему цвести при мне и без меня.
И кто тех женщин был тогда вернее
И как бесстрашны были их уста,
Когда они, от горести немея,
Рыдали у подножия креста!
Когда над ними, тернием увенчан,
За всех страдал Распятый на кресте,
Никто не внял слезам скорбящих женщин,
А рядом были люди, но не те.
Их на Голгофу привела дорога
Затем, чтоб ненавидеть, – не любить
И, в Сыне Божьем не признавши Бога,
Христа, как человека, погубить.
Но сгибла смерти чёрная утроба,
И самый светлый Ангел снаряжён
На камне у пустующего гроба
Встречать христолюбивых жён
И первым им, пришедшим врозь и вместе,
И первым им, как чудо из чудес,
Явить слова наисветлейшей вести:
Христос воскрес! Воистину воскрес!
Созижду Церковь Мою,
И врата ада не одолеют её.
Мф. 16, 18
Когда услышу ранним утром
Церковный звон колоколов,
Тогда весь день томленьем смутным
Мой дух тревожно нездоров.
Он болен болью от сомнений,
От колебаний и потерь,
Он болен болью сожалений,
Что так узка спасенья дверь,
Что широки ворота ада –
Не сокрушить без церкви их,
Без веры мы всего лишь стадо
Слепых, безумных и немых.
Но этот звон – за нас молитва,
Молитва дивная, без слов,
С вратами ада это битва –
Церковный звон колоколов.
Что нам старинные мудрые прописи,
Если сегодня любой не дурак!
Здесь и теперь получить мы торопимся
Сонмы земных кратковременных благ.
Сколько же нас пребывает в беспечности,
Не сознавая душою больной:
Здесь и теперь мы в преддверии вечности,
Там и потом будет мера иной.
Сколько земного душе отпускается –
Знать не дано нам о том рубеже.
Здесь и теперь, согрешивши, покаяться –
И дереву больно, старея,
Готовить себя на дрова…
Когда умирают деревья,
О чём к небесам их слова?
А я – на изломе, излёте,
На грани скудеющих сил
В последней, быть может, заботе –
Чего бы у Бога просил?..
М. Лермонтову
Н. М. Рубцов
А кто соблазнит одного из малых
сих, тому лучше было бы, если бы
потопили его во глубине морской.
Мф. 18, 6
А кем соблазняются дети
Приманкой коварных затей?
И кто умилённый свидетель
Разгула бесовских страстей?
Кому это служит реклама,
Из чьих она кормится лап
И клином вбивает с экрана
В мозги бездуховности кляп?
И кто со словами чужими
Суётся в наш календарь,
Чтоб нам даже Родины имя
Не вспомнить, не глядя в словарь?
И кто вроде шуткой невинной,
Но пагубной детской душе –
Отравной волной хеллувинной
Добрался до школы уже?
1. Перед битвой
Мне тяжела броня кольчуги,
Но по руке мне сталь меча.
И положу я жизнь за други,
Коль битва будет горяча.
2. Год 1380-й
Варфоломей, принявший постриг,
Вторым видением своим
Прозрев грядущий ратный подвиг,
Своё ты имя свяжешь с ним.
На бранном поле Куликовом
Пребудут славою в веках
Твоё напутственное слово
И меч у воина в руках.
Войдут в Москву победным строем
Все те, кого твой крест хранил.
Земля Москвы воздаст героям,
А там героем каждый был.
Потом, оплакавши утраты,
Оставит в памяти она
Не неизвестного солдата,
А двух монахов имена.
3. Проснись!
Москва! Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось…
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях,
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.
С. Есенин
Спишь, золотая дремотная Азия?
Спишь… А Европа тебя погребла,
Наглой рекламною грязью измазала
Даже святые твои купола.
Веры и правды была ты столицею,
Но за грехи лишена божества.
Выглядишь ты вавилонской блудницею:
Телом роскошна, душою мертва.
Мёртвой душе невозможно покаяться,
Мёртвой душе господин – сатана.
Мёртвые души легко покупаются,
И продаётся в рассрочку страна.
О, прокляни эти дни окаянные!
Духом воскресшим покличь за собой!
И не стыдись своего покаяния,
Стань, как была, путеводной звездой.
Легко ли вам, покинувшим юдоль
Земных мытарств и в срок, и поневоле,
Легко ли вам смотреть на нашу боль –
На боль ещё не знавших вечной боли?
Земного ада жертвы и творцы,
Мы не страшимся истинного ада –
То за слепым бредущие слепцы,
То дико обезумевшее стадо.
Когда ж бесповоротно и всерьёз
Наш краткий век, наш день земной померкнет,
Зальём ли морем покаянных слёз
Мы тьму грехов – от мелких и до смертных?
А всё, что накопили про запас,
Не обернётся ль прахом, горсткой пыли?..
Легко ли вам, ушедшим, видеть нас
Таких, какими вы когда-то были?..
8 января Собор Пресвятой
Богородицы
Хоть милости этой я вовсе не стою
Со всеми грехами моими –
Горит надо мною небесной звездою
Воистину звёздное имя.
Я с именем этим и в стуже, и в зное,
В печали, и в редком веселье,
Я с именем этим покину земное,
У неба взыскуя спасенья.
И, может, спасая, мне душу обнимет –
Сегодня ли, завтра умри я –
Скромнейшее имя, славнейшее имя,
Святейшее имя – Мария.
Не гадалось такое, не снилось
Даже чёрной моей тоске:
Всё рассыпалось, развалилось,
Значит строилось на песке.
Добрый Ангел мой, что я наделал,
Отрешась твоих белых крыл!
Видно, чёрными крыльями демон
Мою душу затмил и накрыл.
Кто ж со мной средь поверженных зданий
Не смыкает скорбящих вежд
Над руинами ожиданий
Герман Греф, министр экономического развития РФ
Герман Греф, министр
экономического развития РФ
Молю Тебя, Подателя надежды,
Молю Тебя, Зиждителя земли,
Воззри на нас, подъяв Святые вежды,
И грешным нам прощенья ниспошли.
Пошли спасенье нам, рабам неверным,
Рабам страстей, рабам слепой судьбы,
Забывшим в самомнении безмерном,
Что мы, о Боже, лишь Твои рабы.
Из рода в род, народу от народа
Спеша греховный опыт передать,
Из мрака зла мы не нашли исхода,
Одна надежда – Божья благодать.
О, как взыскуют души исцеленья,
Устав от бренной службы у телес.
Не зря ж во имя жизни, а не тленья
Поправший смерть Христос воскрес!
Романс
пока моя
звезда!
Блажен, кто вовремя решился
Себя готовить в мир иной,
А я его всегда страшился,
Хоть я и в этом не родной.
И вот стою я у порога,
Не зная, что теперь начать
И сколько мне по воле Бога
Ещё оставлено стоять.
Ему от Бога порученье –
Спасителю Предтечей быть,
Ему дано обряд крещенья
Над Сыном Божьим совершить.
Ему назначен будет Богом
Короткий, но нетленный путь –
В служенье праведном и строгом
Людей ко благу повернуть,
Ко свету благодати Божьей,
На землю явленной Христом,
Ему в миру, объятом ложью,
Быть указующим перстом
И зло под всяческой личиной
Изобличать, служа кресту,
И подтвердить своей кончиной
Свою святую правоту.
С. А. Есенин
Б. Л. Пастернак
Народная примета
Волхвам, ведомым новою звездою,
Был явлен Тот, Кто станет меж людей
Любви и веры Истиной Святою,
Людьми ж распят Он будет, как злодей.
И в этой жертве – наше искупленье,
Но что ж? Свободой воли наделён,
Наш мир из поколенья в поколенье
Гордыней прежней снова ослеплён.
И два тысячелетия не много
Умом и совестью дарили нас.
И, принимая идола за Бога,
Мы отвергали Бога столько раз.
Хоть недостойны мы свободной воли,
Как недостойны зваться и людьми, –
Призри нас, Боже, во земной юдоли,
Надежду дай, ума не отними!
К. Д. Бальмонт
Н. А. Некрасов
Всё смотрел, как тоскуют другие
По умчавшимся юным летам…
Вот и сам заболел ностальгией –
Не по юности, а по мечтам.
Не по мне возрастная нервозность:
Не успел – наверстай, поспеши!
И опасен мне вовсе не возраст,
А страшна омертвелость души.
Всё скучней мне и вещи, и лица,
Да и сам я – скучнее не стать,
И душа не рискует молиться,
И душа не дерзает мечтать.
А душа без мечты – в летаргии,
Без молитвы душа в пустоте.
Вот и мучит меня ностальгия
По утраченной где-то мечте.
Учитесь властвовать собой.
Когда в привычном жизни ритме
Я ощущаю лёгкий сбой,
То прибегаю не к молитве –
К уменью властвовать собой.
Когда ж сведёт беда большая
Моё умение к нулю,
Кого тогда я вопрошаю
И о спасении молю?..
В крови умытыми руками
Пилат закончит свой допрос.
Оставленный учениками,
Один возьмёт Свой крест Христос.
Не нам судить учеников:
Ужасен вид креста иль плахи.
Легко судить сквозь даль веков,
Но кто б тогда не дрогнул в страхе?
И кто б с решимостью Петра
Поспешной клятвой не увлёкся
И после трижды не отрёкся,
Когда б пришла его пора?
Один, терпевший до конца,
Простивший всем, не зная мщенья,
Христос испросит у Отца
И палачам Своим прощенья.
«Я с вами днесь в последний раз
Сей хлеб над чашей преломляю:
Се Плоть и Кровь Мои. И вас
На крестный путь благословляю».
И, скорбно голову склоня,
(Таким Его ещё не знали):
«Один из вас предаст Меня», –
И шелест возгласа: «Не я ли?»
И над солонкой две руки –
Рука Христа, рука Иуды.
Вокруг – пока ученики.
И не предатели. Покуда…
Живёшь, как и все, вроде в меру греша,
Не больше, по крайности, чем и другие,
Пока не пробудится совесть-душа…
Не впала бы только она в летаргию!
Сегодня лишь по видимости странно,
Что люди были, в общем-то, одни:
И те, кто возглашал Христу: «Осанна!»,
И кто орал: «Распни Его, распни!»
Да тех людей судить и я не вправе,
Когда и сам по сущности такой,
Когда я верю силе, верю славе
Земной и грешной – больше никакой.
Христа предатель не один Иуда.
По злобе иль по лености души
Мы все из тех. И грешный я оттуда.
Кто скажет мне: «Иди и не греши»?
Учесть бы горький опыт поколений,
Без Бога прозябавших на земле,
Но превозмочь своей душевной лени
Мы не хотим, погрязшие во зле.
А был ли век без злобы и обмана?
И много ль изменилось в наши дни,
Когда в моих словах звучит: «Осанна!»
В моих делах: «Распни Его, распни!»?
В. И. Даль
Сир.7, 39.
Извивается в танце змеёй Саломия,
Похотливые взгляды по телу скользят.
Здесь, на пиршестве в честь искусителя змия,
Непорочным не будет ни танец, ни взгляд.
И ужасною станет за танец награда,
И напомнит жестокостью Ирод отца,
И коварством запомнится Иродиада,
И наполнятся скорбью простые сердца.
Вот, со страшною ношей боясь оступиться,
Бледный стражник шагнул на проклятый порог.
Им по прихоти неукротимой блудницы
Обезглавлен в темнице Предтеча-пророк.
Веселятся погрязшие в злобе и в блуде,
Но от кары всевышней не спрятаться им.
И глядит голова Иоанна на блюде
Беспощадно-пророческим взором своим.
Мы страдаем от перегрузок:
желудка – пищей,
сердца – страстями,
ума – гордыней.
И не в избытке
У нас лишь совесть.
Очерк-поэма
1.
3.
4.
5.
6.
7.
Цветы и травы есть поярче, подороже,
Но, разноцветье пышное, меня прости:
Я с уважением встречаю подорожник,
Растущий там, где вроде нечему расти.
Животные его, похоже, что не любят
И не включают в ежедневный рацион,
Небрежными ногами попирают люди.
Зачем же он тогда на жизнь благословлён?
Затем, что б в роли заурядного лекарства
Поправить нам слегка расстроенный живот?
А может, кто-то просто мудро, без лукавства,
Его примером учит нас и бережёт?
Когда тоска и горечь дней пустопорожних
Недобрым замыслом сознанье обожгут,
Тогда бы вспомнить тот живучий
подорожник –
Его соцветий стойкий и упрямый жгут.
Неужто близок час
И мрак нас сокрушил?
И не горит свеча,
И верить нету сил?
Не вечным ли узлом
Завязаны хитро
Наглеющее зло
И робкое добро?
Один другому враг,
Живём мы, как в бреду,
Не ведая добра,
У зла на поводу.
Апостолами лжи
Мы загнаны в тупик,
Мы сдали рубежи,
Нас ловят, как слепых.
Мы плачем по ночам –
Кто тихо, кто навзрыд…
И всё ж горит свеча,
Во тьме свеча горит!
Начало всех начал,
На чём весь мир стоит, –
Ещё горит свеча,
Свеча любви горит.
В. Н.Соколов
1. Юность
2. Жена
3. Дуэль
В году есть дня святого приближенья
Души к заветным небесам.
Средь этих дней и день Преображенья
Не зря Господь отметил Сам,
Чтоб мы от жизни сладко-окаянной,
От бренной суеты земли
В своей молитве горько-покаянной
Спастись надежду обрели.
Не всем хватает мужества запаса
Для покаянья выбрать час,
Быть осиянным кротким светом Спаса
Дано не каждому из нас.
Лишь тем, лишь тем даруется спасенье,
Преображенья дивный свет,
Кто восприемлет муки искупленья
Как высшей милости завет.
И я молю сияние Фавора:
«О, ниспошли мне благодать,
Пусть не сейчас, пускай не очень скоро,
Но чтоб надеяться и ждать».
Рискните-ка в споре за шаг до победы
Смиренно признать за собою вину, –
И пусть, вашей слабости силу изведав,
Решится противник продолжить войну!
Для всех живых под небосводом
Средь сонма звёзд, каких не счесть,
На все века и всем народам
Одна звезда – благая весть.
Над жизнью суетной и тленной,
Лия свой благодатный свет,
Горит звезда над всей вселенной
Из глубины двух тысяч лет.
Но сколько тратится усилий,
Какая дьявольская прыть,
Чтоб ту звезду Христа-Мессии
Иль опорочить, иль сокрыть!
И сеют смуту лжеученья
Во тьме невежества и зла.
У сатаны на попеченье
Всем лжепророкам несть числа.
Их цели мерзки, речи лживы,
Но всё ж горит звезда во мгле!
Быть может, этим лишь и живы
Пока что люди на земле…
Одни я в мире подсмотрел
Святые искренние слёзы -
То слёзы бедных матерей!
Н. Некрасов
Рыдают матери, им горше нет страданий,
Чем видеть муки умирающих детей.
Рыдают матери. И как от их рыданий
Весь мир ещё не содрогнулся до костей?
Но мир молчит за неименьем утешенья:
За сотни лет он состраданьем оскудел,
А на весах Творца для судного решенья
Полнеют чаши злых и добрых дел.
И перевесит ли всё зло подобно чуду
Одна слеза, и бескорыстна, и чиста?
На той ли чаше слёзы матери Иуды,
На той ли, где и слёзы Матери Христа?
Ты видишь: враг твой промахнулся
И вот дрожит, как воробей.
Ты изловчился, замахнулся, –
Твой час настал, смелее бей!
Но что ж ты медлишь бестолково,
Врага уже не видя в нём?
Его простишь – ударит снова…
Но мы поверженных не бьём!
Ин. 1,1.
Ин. 13, 37—38.
Оправдание перед самим собой –
это совсем не совесть,
Оправдание перед людьми –
это ещё не совесть.
И только оправдание перед Богом –
это и есть наша совесть.
Гласит библейское преданье,
Что, восходя на царский трон,
Лишь одного благодеянья
Просил у Бога Соломон.
Просил не власти и не славы,
Не благ иных, которых тьма,
Не укрепления державы –
Просил у Бога он ума
И получил по Высшей воле.
Достигнув мудрости вершин,
Он несказанно был доволен,
Что справедливый суд вершил.
И хоть потом, как все, зазнался
И наказуем был Творцом,
Но всё ж в истории остался,
Как изначально – мудрецом.
Коль грязен сосуд, то мутна и вода,
Как быть ей прозрачной в нечистом сосуде?
А чистый источник – он чистый всегда,
Но все ль о воде по источнику судят?..
Е. А. Баратынский
В коварный ящик упакован,
Весь мир нам явлен, как кино,
И так он кем-то истолкован,
Что зло с добром уравнено.
Пусть в мире том бушуют страсти,
А тут спокойно и тепло,
Как будто нас от злой напасти
Хранит экранное стекло.
И нам суют в глаза и уши
За сериалом сериал
Затем, чтоб как-то наши души
Себе в угоду растлевал.
Козлиным юмором рекламным
Кому-то ящик тот – слуга,
И чьи-то лезут над экраном,
Когда, других ничуть не меньше грешный,
Однажды вдруг отчётливо поймёшь,
Что не придуман вовсе ад кромешный, –
Какой холодный ужас бросит в дрожь!
Душа, воспрянув, затрепещет с болью:
Успеть бы ей покаяться теперь,
Не унести б грехи туда с собою,
За слоем слой очищен лик нетленный
И нам во всём величии предстал,
Каким рукою боговдохновенной
Его когда-то инок начертал.
За слоем слой и с наших душ сметая
Грехов бесчисленных и грязь, и пыль,
Взирает Евфросиния Святая
На нашу суетящуюся быль.
В молчанье озабоченном и строгом
Глядит на нас, как ей Господь велел.
Её душа смиренна перед Богом
И вся – порыв и жажда добрых дел.
Поговорка
Ни вкуса, ни ума большого,
За внешним блеском – пустота:
Всё больше зрелищ, мерзких шоу,
Морочат души неспроста.
Не безобидно это дело.
Конечно, что-то здесь не так,
Когда толпа осатанело
Вопит и дёргается в такт.
Потоком хлынул на эстраду
Неукротимый легион…
А не библейскому ли стаду
О, кто же нам безумным стадом
Метаться в злобе повелел?
За сотни лет кромешным адом
Наш путь прочерчен на земле.
Чтоб в том аду, забыв о рае,
Душа беспечно не спала,
Всех нас к ответу собирая,
Уже звонят колокола.
А если мы служили тленью,
Не зная радости иной,
Неужто станет искупленьем
Дуб зялёны, дуб высокі
Выйшаў за ваколле.
Бачу я яшчэ здалёку,
Як раскінуў голле.
Бы магутнымі рукамі
Неба абнімае,
А карэннем, як крукамі,
Усю зямлю трымае.
Суцішае сваёй кронай
Бураны ліхія…
Дуб магутны, дуб зялёны!..
Каб і мы – такія…
Засланялі і трымалі –
Па свайму пачыну,
То ніколі б не краналі
XIX стагоддзе.
1896 год.
Шурпаты, сіні снегадай
Вятры лізалі і адлігі.
А дзед мой коніка прадаў,
Купіў дзве кнігі,
У палатно загортваў
«Евангелле», «Апостал».
З дубовых дошак быў абклад,
Пакрыты скураю з цісненнем.
Ад майстра, быццам бы, загад:
Шануйце боскае вучэнне…
XX стагоддзе.
1919 год.
З сям'ёю дзед галадаваў,
Жыццё ламалася ў крыгі.
А дзед мой кнігі не прадаў,
Святыя кнігі.
Хоць і было няпроста.
1937 год.
Як паміраў, наказ ён даў, –
Ужо ў вачах імжылі мігі:
−Сын, цяжка будзе – ўсё прадай.
Ды толькі не дзве кнігі.
І паказаў на ростань
1943 год.
Палілі карнікі сяло,
Агонь у хаце, бы ў тыглі.
Сын ратаваў не барахло,
А ратаваў дзве кнігі:
«Евангелле»,
«Апостал».
Смылела скура на руках,
Са столі сыпала вуголле…
Мой бацька кнігі ўкрываў
Ды паўтараў ад болю:
2006 год.
Абклад абпалены агнём,
Вайны знак жорсткі…
Давай, унук, успамянём
Знак пакаленням боскі:
8.04.2006 г.
Дзень Благавешчання.
Хрыста распяцце, крыж ссівелы…
О, колькі бачылі яны!
Іх не чапалі перуны,
І не крануў пажар вайны,
Цішэў ля іх і самы смелы.
Турбот адрынуўшы здранцвенне,
Глядзеў і думаў чалавек
Пра свой такі кароткі век,
Пра ўсё, чаго ён не пазбег,
Што нёс з сабою, як бярвенне.
І на нябеснае скляпенне
Глядзеў, як бы ўпершыню;
Ляцеў між зорнага мігцення
Выплыў месяц гулка, быццам барабан…
З белага завулка – хвалямі туман.
А над ім, як купы, кроны дрэў плывуць.
Ля вялікай ступы камары таўкуць.
Ззяе светлы золак на спіне каня.
Як цукеркі, зоркі смокча цішыня.
Млечная дарога кліча ў нябыт…
Скрозь павуціну стагоддзяў мінулых,
Скрозь забыццё і гратэскі
Раптам засвецяцца праўдаю снулай
Храма насценныя фрэскі.
Строга, пранізліва нечыя вочы
Скрозь вапнаванку пытаюць
Нема нашчадкаў: а хто іх сурочыў,
Продкаў чаму забываюць?
Іх знакамітыя дзеі і долю,
Высілкі іх, намаганні…
А ў адказ ад пякучага болю
Сэрца сціскае ў маўчанні.
«Ці шанавалі Айчыну, як маці,
Мужна яе баранілі?
Маем мы права аб гэтым пытаці
З вамі забытых магілаў.
Не апускайце воч долу – да Бога!
Выкіньце грэшныя крэскі…» –
Нема мяне спавядаюць і строга
Была не радаснай вясна,
Да нас ішла ізноў вайна,
Без бомбаў, стрэлаў і грымотаў.
Плылі аблокі бестурботна,
Свяціла сонейка ўгары.
Ды на палі і на двары,
Ды на дарослых, на дзяцей
Смяротны чорны рой ляцеў.
Апалі з вышыні нукліды, –
Чарнобыль нас тады закідаў.
Цвіла ў квецені вясна,
Ночь тихая покрылась перламутром,
Шепнув мне что-то об исходе дней,
Но дивное торжественное утро
Лицо умоет свежестью своей.
Звон колокольный, радостно воспрянув,
Несёт сквозь время в синеву небес
Великую спасительную тайну:
Я прикасаюсь к Вечности рукой,
И ею дышит ночь в своем молчанье.
И в откровенье полночи немой
Таинственное чудится вещанье.
Ночь отрицала безмятежный сон
И затаилась в ожиданье встречи,
Пространство охватил Пасхальный звон,
Во мраке ясно загорелись свечи.
И света ослепительный поток
Пронизывает Вечность и мгновенья,
И сердце, словно пред зарей восток,
От смерти ожидает пробужденья!
Безветрие. Торжественный покой.
Лишь в пламени свечи минуты тают…
Вновь ты на паперти – чётки в руках,
Будешь стоять и молиться.
Молния вспыхнет, и гром в небесах
Сможет от сна пробудиться.
В мире покоя себе не найдя,
Ветер, кружась, пронесётся,
Тронет печальные струны дождя –
Арфы небесной коснётся.
И покаяния песнь зазвучит,
Ливнем смывая сомненья.
Струны души будут плакать навзрыд,
Звезда на небе загорелась снова,
Путь осветив сиянием своим.
Господь – наш Пастырь, стадо мы Христово!
На Божий зов скорее поспешим!
Земля в ночи возносит песнопенья –
Молитвы непрестанные слова,
И дышит небо воздухом спасенья
Предвечного Христова Рождества.
Людей несчастных лица просветлеют,
Страдающих надежда ободрит.
И тех, чьи души в злобе леденеют,
Согреет Свет Христов и оживит.
Сумей сквозь ночь студёною порою
Любовь Христову бережно пронесть.
Гори пред Богом чистою душою,
Вещай земле всерадостную весть!
В небесном кружеве мерцаний
Звезда зажглась средь тьмы ночей.
И снег пушистый сыплет в сани,
И кони мчатся всё быстрей.
Во мрак торжественно-безмолвный
Пролился колокольный звон,
И в Божьем храме хор церковный
Запел Рождественский канон:
Припев:
«Христос родился ныне – славьте!
Христос с небес сошёл – встречайте!»
Звезда чудесная горит.
И в мире суетно-скорбящем
Рожденье Бога в сердце нашем
Любовь Христову возрастит!
Сквозь мрак и холод ночи снежной
Мы за звездой идем, прозрев.
И душу согревает нежно
Неразумные, взяв светильники свои,
не взяли с собою масла…
Мф.25, 3
Я под покровом полотна ночного
И в двери недоступные стучу.
От полночи дыханья ледяного
Кто сбережёт горящую свечу?
Тропа едва приметная терялась
Средь праздной суеты огней немых…
Не я ли многократно оступалась
В делах и помышлениях своих?
И в час, когда светильники угасли,
Я безмятежным сном смогла уснуть
И собранное бережно по капле
Так быстро и легко перечеркнуть.
А где-то рядом чудный свет струится
И блекнет ночь в сиянии лампад…
Лишь в темноте бездомная черница
Вальс
Благовест, Благовест –
Пробужденье небес.
Звук подобный сиянию солнца.
Благовест, Благовест…
Через купол и крест
В наши души с рассветом несётся.
От погибельных мест –
В церковь путь указующий лоцман.
Ты продли свою песнь;
Пусть земля этим звоном напьётся.
Звон летящий окрест,
Колокольный оркестр
Исполняет, как гимн о небесной забытой отчизне.
Мерных отзвуков – всплеск,
Бронзы – солнечный блеск,
Направляет сердца к нашей вечной, безвременной жизни.
Трагедии в Минском метро посвящается
Боже, за что нам, Боже?
Взрыв. Боль и страх в метро.
Мрамор как решето.
Боже, прости нас, Боже!
Мир не смогли сберечь.
Наземь небрежно брошен
Наш христианский меч.
Боже, будь с нами, Боже!
«Скорых» ревущих рать.
Дай пострадавшим в помощь
Тело Твое принять.
Боже, дай силы, Боже,
Вынести горечь фраз.
Розами путь уложен
Тем, кто ушел от нас.
Мудрости дай нам, Боже!
Выстоять, стать сильней.
Гневом гореть, но все же
Не проклинать людей.
Будем молиться строже,
В памяти боль храня.
Премилосердный Боже!
Расцвела Беларусь наша храмами.
Потекли в ней молитвы ручьи.
Монастырские тихие гавани
Вновь от неба вручают ключи.
Ах, земля ты моя синеокая,
Не исчесть твоих колотых ран.
В них безверья эпоха жестокая
Свой оставила едкий дурман.
Но крепка светлой силой народною
Вера в Церковь, в Любовь, во Христа.
И вздохнула ты грудью свободною,
Белой птицею взмыв в небеса.
Пусть плетёт литургийное кружево
В наши души, как песню, как стих,
Подвиг твой перед Богом заслуженный,
Тонет Родина в мутной трясине,
Кумачом обернувшись сто раз.
Как тревожно отцу Константину
За народ и за новую власть.
Подвязав свой церковный подрясник,
Дав в печи разгореться дровам,
Он спешит поутру, сквозь ненастье,
Помолиться о всех в Божий храм.
Но советам крестьян и рабочих
Ненавистны ни купол, ни крест.
И решили безбожники ночью
Объявить духовенству арест.
Ожидали в глубокой лощине
(В ней родник через сутки исчез).
Здесь и взяли отца Константина,
Просветителя Полоцких мест.
Так священник ночами молился
За друзей, за врагов, за всех чад,
Что светился, Любовью светился
Арестантский его каземат.
Этот свет обжигающе ранил
Совнаркомовский политотдел.
В лютой спешке служителя храма
За овраг повели на расстрел.
Нисходили Небесные Силы
Иерея огнём причащать,
Когда рыл он себе могилу,
Осеняла его благодать.
Палачи, не потратив ни пули,
Хоронили страдальца живьём.
Ну, а он, лишь о Горнем тоскуя,
Повторял покаянный псалом.
Вырос холмик сырой на опушке,
Мягкой сенью над ним деревца…
А душа в лёгкой дымке воздушной
Улетела в чертоги Творца.
Лет прошло с той поры девяносто,
К нам пришёл ты теперь как святой.
Каждый к раке твоей духоносной
Может сердцем припасть и душой.
И летит к благодатной святыне
Тихий шепот спасительных фраз:
«Отче Святый, Константине,
«Кирие, элейсон[1]», – вновь хоры запели.
«Кирие, элейсон», – музыка пространств.
Так просят греки Божьего елея,
А мы так просим милости для нас.
Одна судьба не терпит разночтенья,
Один устав о разном не поёт,
Ведь масло в церкви – символ всепрощенья,
С ним Божий мир земному милость шлёт.
Воскурим в церкви ладан величаво,
Свечой единой станем в полукруг.
И потекут Евангельские главы,
Нетленным словом возжигая дух.
Семь раз омоют искорки елея
Запястья рук и полукружья глаз.
Семь раз душа, любовью пламенея,
Избавится от шрамов и проказ.
И ляжет Книга книг Десницей Божьей
Поверх голов склонённых наших тел.
И будет хоть на время враг низложен
И колкий дождь его греховных стрел.
Елеосвящение – святыня,
Апостольских деяний яркий свет.
Врачует наши души встарь и ныне,
[1] Кирие элейсон (греч.) – дословно «Божий елей», в наших храмах поётся как «Господи, помилуй».
Есть такое звонарское счастье:
По ступенькам дощатым взобраться
На площадку, где ангелам снятся
Колокольные звонкие сны.
За верёвки тягучие взяться,
Потянуть и, дав звукам обняться,
Их мажором направить в звоны.
В Небеса всей душою умчаться,
Чтоб молитвой живой напитаться
Средь преданий святой старины.
К Благовесту всем сердцем прижаться
И набатом к вам в души стучаться:
Что мы верою в Бога сильны.
Очищать перезвоном пространство,
Чтобы зло не могло прикасаться